Жернова. 1918–1953. Двойная жизнь

Сам Михаил Васильевич уже несколько лет выписывает и читает от корки до корки все журналы по вопросам сельского хозяйства, так что подкован, что называется, на все четыре копыта, и может со знанием дела вести разговор хоть о селекции, хоть о последних достижениях в области обработки земли, хоть о борьбе с сорняками и болезнями растений и животных. И даже о пчеловодстве и прудовом рыбоводстве. Уморил он Скворцова своими разговорами, и тот спит теперь, пригревшись под тулупом, и во сне что-то иногда бормочет и улыбается.

Михаил Васильевич почмокал на лошадь губами, оглянулся на спящего агронома, покачал головой: нет, раньше, при царе то есть, жизнь была попроще, понятнее, что ли. Не сахар, конечно, так ведь и нынешнюю сладкой не назовешь. Или у крестьянина доля такая, чтоб все им помыкали? Вот был Михаил Васильевич на этом самом съезде ударников колхозного труда. Интересное, конечно, мероприятие. Сталин ему понравился и по виду своему уверенному и спокойному, и по тому, что говорил все верно и с пониманием дела, будто сам побывал в шкуре и кулака, и крестьянина-единоличника, и колхозника: все про всех знает, все мысли угадывает… Колхозник должен стать зажиточным — вот что сказал товарищ Сталин и тем поразил весь съезд. А только что это такое — зажиточный колхозник? Об этом ни гу-гу. На практике же получается, что зажиточность — великий грех с точки зрения социализма и мировой революции.

Чуть больше крестьянину дал на трудодень — из райкома крик: в иных городах, мол, хлеб по фунту на нос выдают, а вы у себя обжираетесь!

Может, потому так происходит, что на местах-то не Сталины сидят, а всякие там… не поймешь кто. Вот и этот мальчишка: без политики, видать, и клопа не задавит.

Или взять хотя бы сына Мишку, с которым Михаил Васильевич видался в Москве, пока шел этот съезд колхозников-ударников… С ним, с Мишкой-то, и говорить нормально совсем невозможно: ты ему слово, он тебе десять, а все слова не от жизни, а от рассуждений, и смотрит он на тебя, на отца своего, как на вконец отсталого человека. Да и живет как-то… Плохо живет Мишка, дерганый какой-то, безрадостный, глаза будто и не видят ничего, а все внутрь самого себя глядят и что-то там, в себе самом, выискивают. А как жить, если только тем и заниматься, что разглядывать свой пупок и ни в чем не видеть радости? То-то и оно — не жизнь это, а не поймешь что.

Пытался Михаил Васильевич уговорить сына вернуться в деревню. Не уговорил: засосал город Мишку, не отпускает. Вот сердце теперь и болит за него, за неустроенного, худющего… Кашляет к тому же. Уж не чахотка ли? Ах ты, господи, боже ты мой! Опять же: сын в Москве, а его сын, то есть Михаила Васильевича внук, с дедом, отца с матерью знает только по фотографиям. Дело ли?

Но тут же мысли Михаила Васильевича опять переключились на колхоз и все, что с ним связано.

Да, хорошо Сталин на съезде ударников говорил про грядущую зажиточность колхозников. До чего же хочется верить, что так оно и будет. А, с другой стороны, если почитать в той же "Правде" его же, Сталина, выступление на пленуме ЦК, так там все больше о том, как взять у крестьянина хлеб, а тех председателей колхозов, которые стараются не только планы выполнить по сдаче хлеба государству, но и колхозникам что-то оставить, Сталин называет приспособившимися врагами народа и советской власти, которые, на словах ратуют за колхозы, на деле пытаются эти колхозы развалить и советскую власть подорвать как бы изнутри.

Выходило по этим сталинским речам, что и сам Михаил Васильевич Ершов подпадает под эту графу приспособленца и врага колхозного строя. Что приспосабливаться приходится — от этого никуда не денешься: жизнь заставляет. Но чтобы враг своего народа — это он лишку хватил, товарищ-то Сталин. Тут задумаешься, ох как задумаешься!

А может, и правда, записаться в большевики? Может, тогда власти не так косо смотреть будут?

Но, с другой стороны, разве помогла партийность председателю колхоза имени товарища Кагановича? Нет, не помогла: засудили человека как раз за то же самое, за что могут засудить и самого Ершова.

Вот почему нужен был Михаилу Васильевичу агроном, чтобы прикрыться им от всяких неожиданностей.

А давно ли Михаил Васильевич считал себя человеком идейным, начисто лишенным всякой расчетливости и, тем более, корысти! Советскую власть принял всей душой, потому что сам когда-то мечтал о всеобщем благоденствии, об облегчении крестьянской жизни, и с отцом своим, желавшим разбогатеть во что бы то ни стало, был не согласен, потому что богатеть можно только за счет кого-то, за счет обеднения других людей, своих же земляков и даже сродственников, а другого способа не бывает.

Однако со временем идейность Михаила Васильевича, которая смолоду была его путеводной звездой, померкла, как бы вытеснилась сугубой практичностью, где повседневные заботы и благополучие доверившихся ему односельчан стоят выше красивых идей и слов, подчас никак между собой не сходясь.