Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти

И впервые у Ивана Степановича возникло сомнение в том, что Сталин — действительно гений, что он все видит и знает, во всем разбирается лучше кого бы то ни было. И дело не в том, что окружение под Вязьмой целиком на его, Сталина, совести, — хотя Жуков считает, что и Конев виноват тоже, — так это после драки, когда любой не прочь помахать кулаками. Нет, не тот Сталин, за кого его выдают и за кого он сам себя принимает. Но у него власть, и не дай бог оказаться под колесами этой власти.

Однако, раз уж Сталин требует наступления, Конев, приказ выполнит, но в лепешку расшибаться не станет, как расшибался в лепешку, атакуя немцев под Вязьмой. Зато потом, когда немцы выдохнутся окончательно, ударит так, что они побегут до самого… самого… хотя бы до того же Ржева. И все увидят, кто чего стоит на самом деле.

И несколько дней Конев вел наступление, бросая в лобовые атаки отдельные батальоны и полки, которые застревали в глубоком снегу под огнем пулеметов и минометов противника, густой россыпью черных пятен на белом снегу отмечая свое движение к немецким опорным пунктам. При этом командующий фронтом не спешил отчитываться о результатах своих атак, при случае жаловался на отсутствие резервов, боеприпасов и некомплект своих дивизий, чуть ни вдвое занижая численность своих войск, их оснащенность и завышая немецкие.

Москва на все сетования Конева отделывалась лишь туманными обещаниями. И он решил, что Сталину не до Калининского фронта, когда Западный трещит по всем швам. Неплохой момент для перегруппировки своих войск, пополнения поредевших дивизий присланными из резерва Ставки маршевыми батальонами.

И над Калининским фронтом установилась тишина. Лишь южнее слышался гул орудий, где продолжала бесплодные атаки Первая ударная армия Западного фронта.

Конев только что вернулся с наблюдательного пункта 31-й армии. В стереотрубу оттуда хорошо видны немецкие окопы, доты, колючая проволока, зарытые в землю танки. И это только то, что удалось выявить в результате разведок боем и бесплодных наступлений практически без поддержки артиллерии и авиации, при полном отсутствии танков. А что находится у противника во вторых эшелонах, не знает никто.

Впрочем, и сами немцы не наступают в полосе Калининского фронта, но южнее Третья танковая группа немцев продолжает упорно рваться к Москве, форсировала канал Москва-Волга, вышла к Яхроме и Крюково. В результате в конфигурации фронта образовалось нечто, похожее на нарыв, который непременно должен прорваться, но куда выплеснется накопленный там гной, сказать почти невозможно.

С другой стороны, если судить по немногим пленным, являвшим собою жалкое зрелище, то сам собой напрашивается вывод: немцы дошли до ручки, продолжение их наступления основывается не столько на силе, сколько на отчаянной решимости сломить русских, на страстном желании взять Москву и обеспечить себе зимние квартиры. В результате и по ту и по эту сторону фронта все чаще возникает сравнение немецкого наступления на Москву с наполеоновским, и если для советских командиров всех степеней и даже рядовых это сравнение греет душу и укрепляет уверенность в конечной победе, то для немцев оно пророчит гибель в чудовищных русских снегах.

Вечером из Ставки прислали новую директиву. По этой директиве Конев должен продолжать наступление всем своим фронтом, и не отвлекающее, а с самыми серьезными намерениями. Задачи все те же: основной удар в направлении Ржева, освобождение Калинина сходящимися фланговыми ударами с выходом на тылы немецких войск западнее города. Каким образом выходить на тылы немецких войск, почти не имея танков для глубокого охвата да еще по такому глубокому снегу, в директиве ни слова. Мудрят наверху, мудрят. Снова Сталин толкает командующего фронтом Конева на поражение, следовательно, и расхлебывать просчеты Генштаба, как и в прошлый раз, предстоит ему же.

Какое наступление, — черт бы вас всех побрал! — когда немцы еще наступают сами?! Это не просто риск, а риск, основанный на самой настоящей авантюре.

Неучи, бездари! Как можно воевать в таких условиях! Это же самоубийство!

По своей комиссарской, времен гражданской войны, привычке, Конев во всем искал и находил либо неумение командования вести боевые действия, либо интриги, либо предательство. Конечно, о предательстве нынче речь не идет: не те времена, но интриги вполне возможны, а уж неумение — и доказывать не надо. Если бы Александр Первый не мешал Кутузову командовать в сражении при Аустерлице, русские войска не потерпели бы такого, прямо скажем, позорного поражения. Вот и Сталин тоже везде сует свой нос, вплоть до того, куда нацелить ту или иную дивизию, а с него Верховный главнокомандующий, как с того же Александра Первого. В политике они — Молотов, Мехлис и сам Сталин — еще так-сяк, а на поле боя — нули без палочек. Вот и занимались бы своей политикой и не мешали воевать профессионалам.

Глава 23

Конев сидел в жарко натопленной избе в одной нательной рубашке, ел наваристый борщ, иногда поглядывая на карту, лежащую на другом конце стола.