Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти

— Жизнь такая пошла, Андрюха, что крестьянское сословие ничего для нынешней власти не значит, — пощипывая чеховскую бородку, говорил Иван младшему брату, приехавшему домой в свой первый отпуск. — И хлеб, выращенный крестьянином, любой и каждый может отнять. Да еще в морду дать, чтоб не рыпался. То продразверстка, то продналог, то допналог, то самообложение, то придумают еще что-нибудь. Бог даст, скопытится эта дьявольская власть, надорвется, придет другая, полегчает. Надо потерпеть: плетью обуха не перешибешь. Что касается армии… армия она, брат, всякой власти нужна. Служи. Но в большевики не записывайся: мало ли что.

В большевики Власов записался лишь в возрасте тридцати лет, пройдя многие ступени армейской службы, а также различные курсы повышения квалификации, став затем преподавателем тактики в Ленинградской школе комсостава: беспартийный преподаватель — это выглядело весьма подозрительно. Да и осторожное братнино «мало ли что» не предвиделось: большевики держались крепко, скопытиваться не собирались.

Но это было давно. Хотя и не все быльем поросло. А жить надо сегодня, сейчас, и соразмерять каждый свой шаг с обстоятельствами. Таинственное сочетание чисел, открывшееся свыше генералу Власову на Красной площади, внушало в него уверенности больше, чем все слова, сказанные ему Сталиным и Жуковым.

Глава 20

Бывший сухогруз, переделанный под базу подводных лодок, доставивший в Севастополь пополнение, патроны, снаряды, продовольствие и медикаменты, отчалил от причальной стенки глубокой ночью, забрав с собой раненых и некоторых гражданских лиц. Одно из таких лиц сопровождали два флотских офицера технической службы, — не иначе, большую шишку. Гражданскому была отведена каюта старпома, но он лишь бросил туда свои вещички и сразу же поднялся на мостик. И простоял там, вглядываясь в промозглую темноту осенней ночи, наполненную воем ветра, плеском волн, гулом двигателя и тяжкими вздохами разрывов снарядов вокруг Севастополя, до тех пор, пока не миновали мол и не вышли в открытое море. Только после этого ушел в каюту и лег на койку, сняв с себя лишь прорезиненный дождевик.

Капитан базы, призванный недавно из запаса, не зная, как ему относиться к этому странному гражданскому лицу, спросил у одного из сопровождающих его офицеров:

— Что это за птица такая?

— А-а, это, товарищ капитан второго ранга, такая птица, по милости которой мы идем и не подрываемся на немецких магнитных минах. Если бы не он, давно бы раков кормили.

— Ишь ты, — пробормотал капитан, посасывая потухшую трубку. — Мне говорили, что тут какие-то ученые из Москвы колдуют над кораблями, но, честно признаюсь, лейтенант, в голове не укладывается, как они это делают.

— О-о, товарищ капитан второго ранга! Это самый большой на сегодняшний день секрет. Если фрицы про него узнают, придумают что-нибудь другое. И может так случиться, что вы на это другое и наткнетесь.

— Типун тебе на язык, лейтенант. Но если такое случится, я хотел бы, чтобы ты стоял рядом: вместе радоваться будем.

Вдали, над Севастопольскими бухтами, повисли немецкие «люстры». Вслед за этим послышались приглушенные взрывы бомб. В черные тучи, несущиеся на юго-запад, уперлись столбы прожекторов.

Из радиорубки выскочил радист, приблизился к капитану и, хватая его за реглан, что-то торопливо заговорил. Капитан покивал головой, приказал рулевому:

— Курс на зюйд-зюйд-ост, — и перекинул рукоятки на полный вперед.

В море бушевал шторм. Корабль то взбирался на крутую волну, то камнем падал вниз, и вода с такой яростью била в его железные борта, будто была уверена, что рано или поздно прорвется внутрь.

Пассажир, привлекший внимание капитана плавучей базы, лежал на койке, вцепившись обеими руками в металлические части койки, то прижимаясь к ней всем телом, то отрываясь от нее, рискуя вывалиться и разбиться о железные стены каюты. Последние дни он почти не спал, руководя работами по размагничиванию кораблей, отыскивая новые и более простые способы для этого. И способы такие находились, так что офицеры крейсеров и эсминцев, морских охотников и торпедных катеров, поначалу с недоверием встретившие «этих гражданских», в конце концов поверили им и теперь безбоязненно выходили в море, которое каждую ночь с самолетов засеивалось немецкими магнитными минами.

Заглянувший в каюту один из морских офицеров спросил с явным почтением:

— Товарищ Курчатов, чаю не желаете?

— Чаю? С удовольствием. Но каким образом? Разве при такой болтанке можно пить чай? Тут, похоже, даже лежать невозможно. Руки боюсь отпустить…

— Вполне, если приспособиться. Но через полчаса хода качка уменьшится: в открытом море не так болтает.

— Хорошо, давайте чай. Промерз окончательно. — Спросил: — А куда мы идем?

— Пока в Новороссийск.

— Но, насколько я разбираюсь в сторонах света, мы идем на юг.

— Так точно. Нам передали, что оба транспорта с ранеными, что вышли перед нами, атакованы противником и потоплены. Капитан считает, что на юге нас искать не будут.

— А турки?

— Турки пока соблюдают нейтралитет.

— А что слышно из Москвы?