Жестокие слова

Оливье закрыл глаза, и бистро исчезло. Он услышал потрескивание огня в хижине Отшельника. Ощутил запах горящего дерева и дымка. Почувствовал теплую кружку с чаем в своих руках — он сотни раз пил там чай. Увидел скрипку, поблескивающую в свете пламени. Напротив него сидел этот жалкий человек в чистой, но латаной одежде и в окружении сокровищ. Отшельник подавался вперед, его глаза горели и наполнялись страхом. Он слушал. А Оливье говорил.

Оливье открыл глаза, возвращаясь в бистро.

— Отшельник боялся чего-то. Я понял это, когда впервые увидел его вот в этом самом зале. С годами он все больше и больше замыкался, а потом вообще перестал покидать хижину и появляться в поселке. Он спрашивал меня о том, что происходит в мире. Я рассказывал ему о политике, о войнах, о всяких местных делах. Как-то раз я рассказал ему о концерте в нашей церкви. Ты там пел. — Он посмотрел на Габри. — И он захотел прийти.

И вот он дошел до точки невозврата. Произнеся эти слова однажды, он уже не мог взять их назад.

— Я не должен был это допустить. Не хотел, чтобы с ним познакомился кто-то еще. Может быть, даже подружился. И я сказал Отшельнику, что концерт отменили. Он спросил почему. Не знаю, что на меня нашло, но я начал выдумывать историю про Гору и жителей деревни. И про мальчика, который украл что-то важное у Горы, убежал, спрятался.

Оливье уставился на кромку стола, вперился в нее взглядом. Он видел отполированную структуру дерева. Отполированную прикасавшимися к дереву руками, которые то гладили его, то просто покоились на нем в течение поколений. Как делал это теперь он.

— Отшельник боялся чего-то, а от моих рассказов его страх только увеличивался. Он погружался в смятение, становился более впечатлительным. Я знал, что, если буду рассказывать ему об ужасах, творящихся в мире, он мне поверит.

Габри отодвинулся от партнера, чтобы увидеть его целиком.

— Ты делал это специально? Вызывал у него страх перед окружающим миром, чтобы он не ушел? Оливье…

Последнее слово Габри выдохнул так, словно хотел поскорее избавиться от него.

— Но это еще не все, — тихо сказал Гамаш. — Ваши истории не только сделали его пленником, а его сокровища — недоступными ни для кого другого, они также вдохновили его на создание резных скульптур. Интересно, что вы почувствовали, когда увидели первую.

— Я и в самом деле чуть не выкинул ее. Но потом убедил себя, что это ценная вещь. Мои истории вдохновляли его. Помогали творить.

— Скульптуры с двигающимися горами, монстрами и армиями, которые угрожают ему? Беднягу, наверное, от твоих россказней кошмары замучили, — сказал Габри.

— И что же значит Воо? — спросил Гамаш.

— Не знаю, могу только догадываться. Иногда, когда я рассказывал ему историю, он произносил это слово. Поначалу я думал, это просто выдох. Но потом понял: он произносит слово. Воо.

Оливье повторил слово так, как это делал Отшельник, шепотком: Воо.

— И вы изготовили паутину с этим словом, в подражание «Паутинке Шарлотты», книге, которую он просил вас найти.

— Нет. Как я мог это сделать? Я бы даже не знал, с чего начать.

— И все же Габри говорит, что ребенком вы сами шили себе одежду. Если вам было нужно, то вы могли.

— Нет, — не отступал Оливье.

— И вы признали, что Отшельник научил вас искусству резьбы по дереву.

— Но у меня плохо получалось, — умоляющим голосом сказал Оливье.

По их лицам он видел, что они не верят ему.

— Резьба была не очень хороша. Но вырезанное слово Воо — ваших рук дело. — Гамаш подался вперед. — Вы сделали это много лет назад. Вам не обязательно было знать, какой оно несет смысл. Достаточно было и того, что оно означает что-то для Отшельника. Что-то ужасное. И вы хранили это слово, чтобы в один прекрасный день воспользоваться им. Так страны хранят самое убийственное оружие до дня, когда оно может понадобиться. Это слово, вырезанное на дереве, было вашим самым тяжелым оружием. Вашим Нагасаки. Последней бомбой, сброшенной на уставшего, запуганного и выжившего из ума человека. Вы играли на его чувстве вины, усиленном изоляцией. Вы догадывались, что он похитил эти вещи, а потому придумали историю про мальчика и Гору. И она сделала свое дело. Надежно удерживала его в хижине. Но и подвигла на создание этих скульптурок, которые, по иронии судьбы, стали его главным сокровищем.

— Я его не убивал.

— Ты сделал его пленником. Как ты мог? — сказал Габри.

— Я не говорил ничего такого, чему он не хотел бы верить.

— На самом деле ты так не думаешь, — сказал Габри.

Гамаш посмотрел на два предмета перед ним. Семисвечник, которым было совершено убийство. И мешочек. Мотив убийства. Он дальше не мог это откладывать. Пришла пора для его собственных жестоких слов. Он встал.

— Оливье Брюле, — сказал старший инспектор Гамаш, — я арестую вас по обвинению в убийстве. — Голос Гамаша звучал устало, лицо было мрачно.

Глава тридцать седьмая