Жила Лиса в избушке

Его звали Антон. Была зачетная морозная неделя, и свежеспиленные елки в загоне на углу Лесного и Кантемировской одуряюще пахли, Кира специально проходила там по несколько раз в день, нюхала. Чья-то свадьба, вино рекой. Они танцевали всю ночь и еще день, а на третий Кира поняла, что влюбилась, — решила не спешить с возвращением в свою прекрасную прежнюю жизнь. Лёньке врала, что закрутилась: праздники, сессия — ты любим, любим. На каникулы улетела к сыну, а вернувшись, изумилась, увидев Антона в толпе встречающих. Обратный билет у нее был только до Москвы, а дальше — на любое свободное до Питера. Он встречал все столичные рейсы, перебегая от выхода 1 к выходу 2 через гулкие залы Пулково. Сложил пальцы, показывая “три”: три кофе с молоком из бачка, три, и бутерброды с костромским, тоже три, — целый день тут торчу. Она смеялась — наверху в пяти световых стаканах стремительно гасло небо.

Из аэропорта поехали к нему, и Кира больше не вернулась в общагу. Но ее не покидало чувство преступности и скоротечности происходящего. Она даже вещи свои не перевезла — так и ездила полгода в общежитие переодеваться и курить. Раза два в неделю заезжала к Лёньке, бормотала, что ей надо разобраться в себе, подумать. Смотрел печально, обнимал судорожно.

Антон фарцевал, шил шапочки Adidas и торговал валютой; все тревожно и нелегально. Седьмая модель “Жигулей”, фирменные шмотки, какие-то деньги и море обаяния, море — кажется, ей завидовали.

Кира думала: ну вот еще месяц, неделя, ну, две, и я уйду — нельзя же всерьез жить такой жизнью. Определенно ее с кем-то путали. На чужом месте было странно и любопытно. Она больше ничего не решала: куда пойти, что надеть, есть на завтрак — всем этим шумно заведовал Антон. Он все время шутил, комментировал, командовал; она замолчала — он не заметил. Самое убийственное, что он не умел разговаривать глазами, обниматься просто так. Наткнувшись на ее долгий взгляд, удивленно спрашивал: “Чё ты?”, оглядывал себя в поисках беспорядка, а любое прикосновение расценивал как призыв к действию.

— Феллиииииини? — смеялся он. — Никогда! Я куплю тебе билет, а сам вон в машине посижу, Феллини — это не ко мне!

Уже на третью ночь грустно вздохнул в потолок: как жаль, что мы никогда не поженимся.

— Почему? — на всякий случай спросила Кира, потрясенная такой скоростью событий.

— Я не смогу полюбить чужого ребенка, — честно признался Антон.

Она рассмеялась, но вдруг поняла, что его слова задели ее. Вдруг впервые почувствовала себя одинокой женщиной с ребенком, хотя даже еще не развелась с отцом этого ребенка.

Утром обязательная чашка сметаны — я не хочу! — будь любезна! Ложку сахара туда, с горкой; Кира поправилась и, кажется, поглупела. Однажды выстирал ее белье — она забежала вымыть руки, а оно на лесочке кап-кап. Кира опустилась на край ванны. Месяц назад, провожая ее на пары, приплясывал утром в прихожей, сонный, родной: проверь-ка одежду, ну проверь! Кира злилась, ощупывая себя. Оказалось, что вот уже три дня, как он зашил ей карман в плаще, а она и не заметила.

Просто ждала, когда уляжется, исчезнет между ними притяжение, перестанут волновать его уверенность в себе, запах одеколона, тела. Как-нибудь да решится, думала она, не сегодня, так к сентябрю.

— Ты кого выбираешь? Этого или вот этого? По красоте или по одежде? — так они рассматривали в детстве журналы мод.

Игра называлась “Давай занимать”. Нужно было успеть занять, присвоить себе мужчину на картинке с красивым лицом или костюмом. По всем параметрам, думала она сейчас, он подходил ей по всем двум параметрам: и по красоте, и по одежде. Просто никто не думал, что их больше.

Лёнька любил не только Киру, но и мир вокруг нее. Знал, как звали ее первую учительницу и собаку, что она обожает переворачивать подушку на прохладную сторону, болтать ногами в воде, “Сагу о Форсайтах”, любит чай с молоком, дворы-колодцы и терпеть не может размораживать холодильник.

Антон из всего списка был в курсе только про чай.

Просто с самого начала он немного расстраивался из-за ее роста — маловато роста, и ноги подлиннее могли бы быть, — переживал, что не видная, не яркая, даже бледненькая. С ребенком.

— Котенок, как же хорошо ты у меня улыбаешься! А умная какая.

Наверное, поэтому он тоже решил, что их союз не навсегда. Зачем тогда влезать в чужой мир, запоминать имя-отчество бабушки. Ее мозг, личность, фантазии не трогали его. Она существовала для Антона в каком-то странном усеченном виде, словно он не хотел дальше открывать ее достоинства, ее таланты, авансом уменьшая боль расставания.