Жила Лиса в избушке

— Девочки, уже темно. Не открывайте, пожалуйста, окна и балкон. Передали же, что он может быть совсем близко к городу.

— Все так, — печально произнесла Кира, протягивая Лёле вилку. — Вы абсолютно правы. Куда ему еще бежать-то? Только к маме. А мама где? Правильно, здееесь. Скорее всего, он уже в городе. Сколько у него жертв? Восемь девушек? То есть только девушки! Тэкс, а у нас единственное в городе женское общежитие. Рассуждая логически, куда ему за свежатинкой, чтобы наверняка да побольше? Только сюда. А чей балкон ниже всех и не во дворе? Наш. Во двор ему опасно — там комендантская. А у нас еще и гаражик внизу, карабкаться хорошо. Значит, сюда прямая дорожка. Наша квартирка. Так что с минуты на минуту...

— Нафига ты это делаешь? — заорала вдруг Лёля. — Ты чё, не видишь, что нам страшно? Мы правда боимся, непонятно, что ли? Зачем я вообще сюда приперлась? Эти ведра, бетон сраный, придурок голый в кустах членом своим... а теперь еще и это.

Смычкова спиной к ним мыла чашку, и плечи ее дрожали. У Кельбас побелели скулы.

— Девочки, да вы чего? — Кира растерянно оглядела всех. — Город закрытый, особенно сейчас, считай оцеплен. Ящерка не скользнет. Вы серьезно, что ли?

Ночью Кира проснулась от громких голосов. Перепуганные насмерть, все трое толпились у Лёлиной кровати, самой дальней от окна. В ночных рюшечках, штанишках, заляпанные тусклыми отсветами готельных огней, почти выли от ужаса. Кира села на кровати, пытаясь открыть глаза.

Перебивая друг друга, рассказывали, что три минуты назад сначала камень кинули в балконные стекла на кухне, потом так тихонечко: девчата, откройте.

— Не ходи туда! — это уже Кире в спину.

На кухне она залезла на стол, открыла форточку. Внизу у гаражика парень как парень. Штаны не расстегивает, и на том спасибо.

— Какого хрена? — сонно крикнула Кира.

Он принялся объяснять, что общага закрыта, а он всегда через этот балкон к своей девушке ходит, и что пускали же его неделю назад — ну врать-то зачем! — откройте, пожалуйста. Кира еще не успела ничего ответить, как тихо, но настойчиво стучали уже в дверь. Какая-то девица прокуренно кашляла за ней, и, главное, требовательно так: девчата, откройте мне, моему парню — мне дверь, ему балкон. Со всех сторон обложили.

— Может быть, вам еще и постелить здесь с вашим парнем? — ехидно и негромко предположила Кельбас, поправив очки.

— Так, а вы уверены, что там внизу ваш парень, а не маньяк? — усмехнувшись, спросила Кира девицу, подойдя к двери. — Тот самый.

За дверью долго молчали, снова кашляли, потом девица осторожно переспросила: кто, извиняюсь? Кире захотелось немедленно открыть замок и расцеловать ее. Прогнала всех, конечно.

Еще с полчаса Кельбас и Лёля пытались занавесить окно одеялом, но зацепиться на голой стене не не за что — ни крючочка, ни гвоздочка — падало одеяло все время. Так уснули.

И Кира тоже. Вот эта тонкая ломкая корочка между сном и несном вскрылась, и сознание выплеснулось, стало убегать быстрыми ручейками из этой или уже той, голой черной комнаты, куда зачем-то судьба забросила их четверых на целый месяц, таких разных, чужих друг другу. Казенные обои, грязно-салатовые, четыре узких кровати, тумбочки, стулья, заваленные одеждой. Еще немного держась за сознание, за эту комнату, она уже покачивалась в какой-то теплой воде, линия пляжа отходила все дальше, и думала, что вот девочки боятся маньяка, а она боится жизни — что будет с ней, — и чей страх, спрашивается, больше?

* * *

Шумейко знал только дом, а номер квартиры и куда выходят их окна — не знал, потому его синий “Запорожец” покружил вокруг общежития, раза четыре объехал и скрылся в пылевом облачке на центральной улице за готелем.

— Вышла бы. Чего такого-то? — Лёля разогнулась от чемодана, куда скидывала вещи. — Подумаешь, женат! Вы же друзья просто. Попрощались бы как люди.

Кира покачала головой. Обменяться адресами и улыбками? А пока она пишет адрес, в окнах будут торчать головы общежитских кумушек? Он приедет потом в Ленинград, и они встретятся у Медного всадника, чтобы не найти тем для разговора? Будет показывать ему город, они устанут ходить, разочарованные поедят в кафе “Минутка”, там вареное яйцо в тесте, и на пыльном багровом закате расстанутся навсегда? Она бы вышла, выбежала, если бы знала, что Шумейко, Анна и синеглазый прораб погибнут через неделю в автокатастрофе по дороге со смены. Кира узнает об этом только в сентябре, а пока она думает: зачем?

Собирая чемоданы, Лёля и Кира одновременно натыкаются на косынки, смеются. Лёля целует, целует косыночку — она так молится о чем-то. Кира тоже, прежде чем уложить свою в чемодан, кратко прижимает ее к щеке, косынка пахнет хозяйственным мылом: не потеряй только! Кира однажды завяжет ее Теме после ванны, сама наденет пару раз в колхоз и на овощебазу. А потом косынка бесследно исчезнет при переездах, и Кире будет казаться, что чуда с ней больше никогда не случилось, только потому, что ее не сберегла.