Жила Лиса в избушке

— Ну все, давай. Прямо с завтрашнего дня все и начинай, что он там тебе сказал. И не ссы в компот, угу?

— Вы бы не ссали? — ей не хотелось выходить. — Ладно, я пошла.

Павел Антонович всем телом развернулся к ней.

— Слушай, вдруг тебе понадобится кто-нибудь, ну, чтобы... переспать. Секс, знаешь? — Ему нравились ожившие Динины глаза, не было в них больше серого камня, тупика, вон как выкатились. — Ты можешь на меня рассчитывать! В любой момент, что называется.

Еще сидели, потому что после этих слов она снова пропала в его добротном твиде, вздрагивала оттуда, то ли плакала, то ли смеялась. Гладил ее по голове.

* * *

Еще вчера ничего такого в городе не было. А сегодня — вот оно! Кожа рук и щек пахла солнцем, а перламутровые сумерки Пионерки — дымом и шавермой. Теплый ветер, набрав за день силу, метался от лица к лицу. Подул на торговцев прошлогодними маринадами у выхода из метро. Тощий старик — в телогрейке, щетинистый, баночки с грибами на перевернутом ящике — закрыл глаза ему навстречу. Водитель “мерседеса”, подобрав полы пальто, замер уже ногой в салоне, словно к чему-то прислушиваясь, — ветер тоже принес ему запах горячих шпал. Люди в очереди на маршрутку что-то радостно втолковывали друг другу, переглядывались: пахнет-то как, весна.

Гудели машины, запутав свои пути в бессильной пробке на перекрестке. Гудели, заглушая восточные напевы из “Мастер Кебаба”.

Девица впереди Дины, втянув носом воздух, мрачно сообщила своему спутнику:

— По ходу, лето скоро.

— И чё? — сплюнул тот.

Подкатила маршрутка. Ветер трепал георгиевскую линялую ленту у нее на антенне.

В кабине водителя Дина сразу же снова ухнула в свое отчаяние, и гарпун с крючками на месте. Потому и не сразу расслышала какой-то странный посвист рядом. Открыла глаза, повернула голову к соседу справа. Тип лет семнадцати с цыплячьей шеей шумно свистел носом. Судя по белым побегам проводов из-под трикотажной шапочки “Чикаго Булс”, сам он об этом не догадывался. Смотрел отрешенно вперед, весь во власти музыки в своих ушах. Погромыхивала маршрутка, свистел сосед.

— Да что ж такое, а, — затосковала Дина, отвернулась к водителю.

Тот, в засаленном свитере, во рту много яркого золота, лихо крутил руль, перестраивался в потоке, выдавал сдачу, заводя за спину темнопалую щепотку. Еще жизнерадостно говорил по телефону со своей таджикской семьей.

На кратких остановках, когда стихал шум дороги, свист становился непереносимым. Даже раскосые глаза водителя пару раз удивленно метнулись в их сторону. После перекрестка Долгоозерной и Авиаконструкторов в маршрутке их осталось трое. Блеснула золотая коронка — водитель прибавил громкость на приборной доске. Это были Depeche Mode, композиция Free Love. Шестнадцатый год певец обещал своей возлюбленной ни на что не похожую любовь, свободную, без цепей и ловушек. Голос немедленно проник под кожу.

Маршрутка встрепенулась и поплыла. Парень справа неторопливо вытащил из ушей наушники и перестал свистеть. У Дины защипало в носу.

Она помнила клип на эту песню. Там по улицам заштатного городишки колесит старенький пикап с музыкантами, собирая жителей. Домохозяйки, школьницы, сутенеры, белые, цветные, разные, побросав дела, спешат за обещанной музыкантами любовью. Дина представила, что и они трое уже в разукрашенном прицепе, готовые ехать со всеми, с легким сердцем. Была почти уверена, что двум ее спутникам тоже нечего терять.

Чтобы дослушать, водитель припарковался еще до конечной. Из пыльно-розовой голой рощи выбежал им навстречу спутанный подлесок. Разглядывали его под музыку.

Мальчишка спрыгнул с подножки и подал Дине руку. Она махнула водителю, уходя. Тот улыбался сквозь бликующие стекла. В небе не вспыхнули огненные буквы, что любовь правит миром, а музыка всех спасет, но как будто бы и вспыхнули, что-то было, было в темнеющем весеннем небе.

Она задрала голову, мечтая о каком-нибудь знаке, что ничего плохого больше не произойдет и что она, Дина, будет жить еще долго-долго.

— Хоть что-нибудь, я пойму, — шептала она, разглядывая белый след от самолета.

На крыльце она достала сигареты и придумала, что сейчас, когда докурит, тщательно вытрет подошвы о колкий коврик у входа, сначала поднимется на второй, чтобы проверить почтовый ящик, потом, не торопясь, к себе наверх, снимет ботинки, правый, левый, а куртку аккуратно повесит на плечики, вымоет руки лавандовым мылом, на кухне подойдет к окну и снова посмотрит в небо. Она поймет, что принять за знак — ливень, салют, одинокую вечернюю тучу.

Или след от самолета тоже считается?