Жила Лиса в избушке

Уже с буханкой Настя вернулась к автомобилю, суетилась, пристраивая ее в пакеты с дорожной едой. Потом из дверцы достала коньяк, сунула к себе в сумку — всё, пошли. У дома Рудаковой парень в камуфляжной майке мыл машину. Какая-то бабка причитала на одной ноте из открытого окна:

— Ахти, тошненьки, Сярёжа Яну жалел, потрафлял во всем, а она все денежки профукивала.

Из подъезда тянуло сыростью и горелой кашей. У почтовых ящиков Настя нырнула в сумку, пытаясь отыскать духи, но ничего не находилось из-за объемного кошелька и бутылки сверху. Махнула рукой: идем. Пока нажимала на кнопку звонка, Федор ткнулся носом в ее шею:

— Пахнешь еще утренними и коньяком немножко. Вкусно.

Она округлила глаза в притворном ужасе.

Заклацали замочки, цепочки, Настя не выдержала и рассмеялась, Федор покачал головой. Рудакова встретила их с широкой улыбкой и старательными стрелками на глазах. На веках вспыхивали сиреневые искорки, неожиданные для раннего утра. В дверях гостиной пританцовывала ее двенадцатилетняя дочь Маша с Бритни Спирс на футболке. Живость ее компенсировала такая же, как у матери, прохладца в больших серых глазах. На девчонке были плотные колготки с сатиновым блеском. Судя по всему, она тоже принарядилась к их приезду. Федор вдруг растрогался и от макияжа, и от блестящих колготок летом — загадал только, чтобы Настя промолчала об этом. Хотя он не удивился бы, узнав, что вовсе это не ради них, а первое утреннее дело у Рудаковой — сесть и вот так накраситься. В этом было бы что-то от завтрака на кружеве в студенческой общаге, от перевода статьи просто для себя — какой-то момент опоры, внутренней дисциплины. Может быть, так она сражалась с собой, со Псковом в себе?

Целовались, кричали как чайки. Успокоившись, варили кофе, вспоминали. Больше для Федора.

— А помнишь, как ты пригласила меня на праздники к себе домой? Сыру хорошего попросила купить родителям. Федь, Федь, послушай. Ну не было в Пскове сыра нормального. Килограмм-полтора, деньги оставила.

— Да-а-а. А ты приволокла три кило колбасного. Родичи долго на него смотрели. Обалдевшие. Им весь Псков был завален.

— Так у нас в военном городке, наоборот, это за деликатес почитали. Очереди, если колбасный.

— Когда в следующий раз Настю пригласили, заказали сливочное масло. И мама так осторожно: скажи только девочке, что не маргарин — масло. Не маргарин!

Обе хохочут до слез; смеется и Федор, разливает коньяк.

После второй рюмки Рудакова достала сигареты, и Настя вскинулась: ты же не куришь!

— Иногда, — бормочет хозяйка — и пепельницу хрустальную на стол. — Будешь? Федор, прикрой дверь, пожалуйста, а то Маша...

Довольная Настя тащит сигарету из пачки и на сердитый взгляд Федора показывает на Рудакову:

— Я, что ли, начала? А как мне отказаться? Мне подруга предлагает покурить... раз в жизни. Нет, я даже не смотрю в твою сторону, — Настя демонстративно отворачивается от мужа, закрывается ладонью.

— Вот лиса-а-а-а-а, настоящая лиса, — качает Федор головой. — Не, я не буду. Спасибо, Вера.

Кажется, Настя спросила: почему ребенок не в лагере, не на море, не в деревне какой-нибудь? Рудакова, дернув плечом, ответила с горькой усмешкой, что из лагеря дочь выставили позавчера, теперь дома будет куковать. Гости немедленно принялись рассказывать, как только что отличились в лагере их дети, как Настю однажды чуть не выкинули со смены за то, что она во время дежурства по территории мочила швабру в питьевом фонтанчике. А Федора родители сами забрали с детсадовской дачи, когда он плеснул “Дэтой” из баллончика в лицо своему врагу.

— За что ее? — оборвала рассказ Настя, видя, что Рудакова смотрит на них как-то издалека.

Та жадно затянулась, выдохнула в сторону окна. Поставив локоть на стол, рассматривала с разных сторон сигарету в своих пальцах. Федор и Настя примолкли. Через распахнутые створки заливались птицы, “гостья из будущего” Ева Польна откуда-то тоненько уверяла: “Без меня нет тебя, ты волнуешься зря”.

— Можно я не буду говорить? Она вообще очень сложная девочка, неправильная...

— Ха, а в кого ей простой быть? Ты на себя-то посмотри! — закричала в поддержку Настя, незаметно взглянув на часы.

— Нее, не то, — поморщилась Рудакова. — Она как я, да, экспериментирует с мозгом, с другими людьми, но как-то зло, что ли, со знаком минус. Зло и спокойно. Мы ничего с Лешей не можем сделать. Ночь сегодня не спала. Курю вот.

Федор вдруг подумал, что эти ее лиловатые тени с утра, слой пудры — просто чтобы скрыть от них бессонную ночь.

— Людьми манипулирует. Со сверстниками конфликт. Вечный. Общается только со старшими ребятами, — Рудакова затушила сигарету, глядя сквозь Настю. — Так страшно.

За дверью послышался шорох, вроде щелкнул замок или выключатель, и Рудакова замерла, приложив палец к губам. Федор осторожно выглянул в прихожую, но тихо там.

— Слушай, Рудик, ну перестань! Вспомни, ты говорила: зашагни за факты, за поступки, в мире все не черно-белое, все сложнее. Разгляди, что там дальше поступков. Какой еще злой минус? Она ребенок совсем.

Рудакова мелко закивала, вдруг ожила немного: