Жилец

И вот ведь как повернулось. Сгинул тот лысый комбриг, сгинул командующий округом, все его заместители, сгинул и начальник танкового училища, а учителя танцев из бывших, уже отмеченного клеймом, так и не тронули. Почти до самой войны Георгий Андреевич жил себе в тихом городе Зубцове, подрабатывал в местной школе уроками пения и тоже танцев, дружил с местным доктором Первовским – однокурсником брата Коленьки. Не просто дружил – отводил душу. От Великого Октября имелась у доктора отметина – Первовского, тогда гимназиста восьмого класса, во время боев с красногвардейцами в его родном Сергиевом Посаде ранили в руку. И вот ведь курьез – через двадцать лет борца с советской властью выбрали в Зубцовский районный Совет. По разнарядке, конечно: нужен был беспартийный с высшим образованием.

О том, что творится в собственной стране, говорили мало. Тревожила Европа. Как ни врут наши газеты, а в одном они правы: германский национал-социализм не лучше нашего коммунизма, и Гитлер вовсе не картонное пугало – от этого мерзавца всего можно ожидать. И как нас ни воротит от советской власти, ее враг на Западе не лучше. И до чего ж мал оказался человек на просторах Европы! Слава богу, не одинок: у Первовского есть Фелицианов, у Фелицианова – Первовский.

Этой нечаянной дружбой Георгий Андреевич был вполне удовлетворен, романов же из осторожности избегал. Недоступная Ариадна не отпускала от себя, являясь в лирических снах, в мечтах наяву и охраняя душу от простоватых местных красавиц – жен и дочерей комсостава здешнего гарнизона, учительниц и врачих. В него, конечно, влюблялись или воображали от беспросветной провинциальной скуки, что влюблялись, но Фелицианов был бдителен и умело притворялся незамечающим. Он тихо пострадывал о неразделенной любви и гасил едва возникающие вожделения, опасаясь последствий – сплетен, интриг, случайного подневольного брака. Свое пребывание в Зубцове Георгий Андреевич полагал временным и вовсе не собирался оседать в этой дыре навсегда. При любой возможности он срывался в Москву хоть на пару часов, тогда как дорога занимала не меньше шести.

Правда, в Москве атмосфера была безрадостна. Кормильца Колю Бодрова арестовали вскоре после Бухарина, в «Учпедгизе» посадили и Мишу Смородкина, и его заместителя.

Наконец, государственный террор добрался и до их тихой квартиры. Матильда, жена венгерского коммуниста, уже не вставала, врачи отсчитывали последние часы ее жизни. Тут и пришли за Ференцем. Он умолял чекистов дать ему отсрочку, чтобы жена умерла спокойно на его руках, даже похороны пусть пройдут без него – чекисты были неумолимы. Несчастного оторвали от кровати жены, волоком протащили по всему длинному квартирному коридору. Марианна, когда рассказывала, не могла унять слез. Матильда-то скончалась буквально через четыре часа. Ну что им дались эти четыре часа? Рассказывала шепотом, закрывшись на ключ.

Соседка Кузяева публично отказалась от мужа, разоблаченного врага народа, и дочку-пионерку заставила повторить подвиг Павлика Морозова. За такую доблесть хотела забрать комнату коминтерновца, но, к великой ее досаде, в нее вселили большую семью крупного авиационного инженера. В утешение получила ордер на мамину комнату и выписала из вятских лесов свою сестрицу Клеопатру Филипповну с дочкой. Маму же взяли в свою семнадцатиметровую комнату Левушка с Марианной. Игорьку нужна бабушка. Бездетным Николаю с Антониной в двадцати пяти метрах было б тесно.

И как-то меньше стало желания ездить в Москву. Дом казался разоренным, а преувеличенная любезность соседки Кузяевой настораживала. О ней доходили нехорошие слухи.

* * *

Квартиру в Зубцове Георгий Андреевич снимал у бездетной вдовы директора местной школы учительницы Просвириной. У нее было пианино – едва ли не единственное во всем этом глухом заштатном городишке. Кроме пианино имелся, как, впрочем, у всех местных жителей, огород и небольшой птичник с курами, гусями и парой индейских петухов.