Жить для возвращения

Сколько времени продолжалось наше пребывание на Барьере? Сейчас мне почему-то мерещится, что трое или четверо суток, хотя, скорее всего, не более одного дня. Кое-что из еды у нас было, но мы к ней не притрагивались, чтобы не распалять жажду, только сосали кусочки голубого льда — этого добра здесь хватало, однако пить все равно хотелось зверски. Поднялся легкий морозный ветерок, в тумане образовались разрывы, и совсем близко мы вдруг увидели домик. Бросились бежать к нему, уже не думая о трещинах, чудом не провалились ни в одну из них и успели забраться вовнутрь жилища прежде, чем Барьер снова закрылся плотной пеленой.

Как мы разместилось там вдвоем — ума не приложу, но разместились и даже отоспались на раскладушке, тесно прижавшись друг к другу. Не бывать бы счастью, да несчастье помогло: поскольку еще раньше повалило антенну, связь с зимовкой, даже односторонняя, отсутствовала, и нам не надо было торопиться в определенный момент выходить в эфир, в противном случае на станции началась бы паника по поводу нашего молчания, Михаил наверняка снарядил бы поисковую партию, и в том тумане с нею бог знает что могло произойти.

Дождавшись приличной погоды, мы уложили груз в санки, впряглись в заплечные лямки и отправились в обратный путь. На станции царило беспокойство, хотя все понимали, что нас задержало ненастье. В награду за пережитое мне сообщили замечательные новости: пароход «Зоя Космодемьянская» держит курс на Русскую Гавань, на борту судна несколько новых зимовщиков, двухгодичный запас провианта, а нам с Наташей — вот сюрприз! — надлежит вернуться в Москву для стажировки в МГУ в связи с предстоящей двухгодичной экспедицией.

Павел Иосифович обещал «разобраться» со мною недели за три. Отпущенный им срок приблизился вплотную, однако я по-прежнему оставался в полном неведении относительно своей судьбы, изо всех сил стараясь сдержать данное самому себе обещание: ни к кому не приставать. Сегодня мне под горячую руку попались тетя Соня и дядя Исай. Я возвысил голос до визга, и кончилось тем, что они, испуганные, унесли ноги из палаты. А вослед им еще долго несся мой крик, я велел передать моей жене, чтобы и она не являлась сюда, пока ее не позовут! Естественно, она не собиралась подчиняться этому распоряжению, на что я, садист, откровенно говоря, и рассчитывал.

А вот Ольга Григорьевна, моя теща, как всегда держалась молодцом. Пришла неторопливая, приветливая, принесла вкусного, покормила зятя с ложечки, протерла спину, почитала вслух газеты и ушла, пообещав прийти завтра, послезавтра и во все последующие дни. Только что-то мне подсказывало — таких дней уже не осталось, вот-вот последует «окончательное решение» вопроса.

Глава седьмая

МЕЖДУНАРОДНЫЙ ГЕОФИЗИЧЕСКИЙ

Ранним утром, задолго до всяких мыслимых часов допуска посетителей, ко мне пробрался Миша Фокин. Он только что вернулся из Антарктиды, услыхал о моих делах — и сразу сюда. Как хорошо, что я никогда не мечтал об Антарктиде, иначе наверняка сдох бы от зависти! Хотя завидовать, по совести сказать, абсолютно нечему. Михаил руководил внутриконтинентальной станцией «Комсомольская»: высота свыше трех тысяч метров над уровнем моря, ветры «не хуже», чем на Новой Земле, температура воздуха до минус семидесяти, прямо-таки космически разреженный воздух, дыхание вчетверо чаще обычного. Миша стал с большим юмором рассказывать мне, как они, четыре зимовщика «Комсомольской», синхронно, раз и навсегда бросили курить. Для этого потребовалось всего-то ничего: выпить по рюмке спиртного, сделать пару затяжек сигаретой в занесенном снегом домике — и порядок, больше курить не захочешь, ибо из-за нечеловеческого мороза проветрить помещение невозможно, а задыхаешься так, что рвутся легкие и впору вызывать срочный санитарный рейс из Мирного — нашей антарктической столицы!

Кормили и поили их, участников первых наших антарктических экспедиций, великолепно. Платили тоже хорошо, еще лучше, чем «дрейфунам» на станциях «Северный полюс», работавшим в Ледовитом океане. Да и почету «южанам» выпадало по первости немало, Михаила наградили за Третью антарктическую экспедицию орденом Трудового Красного Знамени. По радио и в газетах то и дело звучали их имена, эстонский писатель-маринист Юхан Смуул (к сожалению, горько пивший и рано умерший) создал о них «Ледовую книгу», заслужившую вскоре Ленинскую премию. Миша притащил мне множество плиток невиданного заморского шоколада («там его у нас были целые чемоданы»), какие-то яркие бутылочки сока. Для Москвы той эпохи все это казалось диковиной. Повспоминали Новую Землю, а также наше былое негодование, когда мы на зимовке слышали о доставленном на Северный полюс шампанском, о елках, которые любовно снаряжают в тресте «Арктикснаб» для участников дрейфующих экспедиций — нам бы, рядовым полярникам, хоть сотую долю тех забот и материальных благ! А теперь вот и сам Миша удостоился чести войти в особый арктическо-антарктический клан, и я мог только радоваться за него, не завидуя и не ворча.