Ринулся Дон Кихот на дорогу, встал на середину и «потряс воздух» словами своего вызова. И здесь скажет читатель то, что уже, наверное, говорил не раз в течение этой диковинной истории: какое отношение имеет правда высказывания к храбрости того, кто это высказывание защищает и подкрепляет силой рук своих? Потому что, кто бы ни победил в вооруженной борьбе, — должно ли считаться более истинным то, что защищал победитель, чем то, что защищал побежденный?
Я уже сказал тебе, читатель, что скорее мученики созидают веру, чем вера созидает мучеников. И вера творит истину.
При шутках всех и забавах Правда — как дочерь Веры — скалой — средь вод и под ветром — стоит в душе человека, —
сказал, по известному романсу, Родриго Диас де Бивар, когда
пред королем на коленях стоял в присутствии тех, кого судил, покуда не минуло десять лет.215
Истинно правдиво, повторяю тебе, все то, что, побуждая нас к действию, приводит к результату, превосходящему наше намерение; следовательно, именно действие созидает истину. А потому не заботься о всякой там логике. Да и как людям уверовать во что‑либо и привести свои намерения в исполнение, если не с помощью ратоборства и отваги? Люди почитают истинным и справедливым то дело, которое удалось благодаря силе духа и рук того, кто его поддержал, тогда они сочтут его истинным либо сделают его таковым, если действию будет сопутствовать добрый успех. Дела рук удостоверяют правдивость языка, и с полным основанием Педро Бермудес сказал Феррандо, инфанту Каррьонскому, во время того знаменитого судилища:
Ты ж Сиду и всем похвалялся потом, Что мавра убил, как истый барон, И каждый бахвальство за правду счел. Труслив ты и подл, хоть пригож лицом. Безрукий болтун, бесстыдно ты врешь!
(«Сид», стихи 3324—3328)
И бросил ему в лицо упрек в том, что он бежал от льва, которого усмирил Сид, а потому «и гроша за тебя я больше не дам» (стих 3334), затем оставил свою жену, дочь Сида, и
Вы бросили их, и грош вам цена.
(стих 3346)
А закончил восклицанием:
Ни словом единым я здесь не солгал!
(стих 3351)
216Все поверили Феррандо, но потому, что не знали правду; он был «пригож лицом», но «труслив и подл». «Безрукий болтун, бесстыдно ты врешь!»
Найдутся клопы–схоластики, которые поползут на меня с разговорами, что я смешиваю логическую истину с истиной нравственной и ошибку с ложью и что возможен случай, когда кто‑то явно заблуждается, а цели своей все‑таки достигает. На это отвечу, что тогда такое заблуждение окажется самой правдивой правдой, а нравственность и есть логика. А то, что я говорю, и есть правда. И хватит слов.
Вышел Дон Кихот на дорогу, встал на середину и бросил свой клич, и тогда‑то стадо буйных быков вместе с мирными обученными волами сокрушило его и потоптало. Так и происходит: когда вы призываете рыцарей защищать правду, налетают быки, быки–вожаки, и даже волы, и вас топчут.
Глава LIX
Поднялся Дон Кихот, сел верхом и, не попрощавшись с вымышленной Аркадией, возобновил в еще большей печали свой путь. Ибо в печали пребывал он с отъезда из дома герцогской четы. И когда он увидел, что Санчо ест: «Ешь, дружок Санчо, — сказал Дон Кихот, — поддерживай свою жизнь, которая тебе дороже, чем мне моя, и предоставь мне умереть под тяжестью моих мыслей и под ударами моих несчастий!» Предоставь мне умереть! Предоставь мне умереть под тяжестью моих мыслей и под ударами моих несчастий! Быть может, ты думал, бедный Рыцарь, о том, что Дульсинея заколдована, а живущий в тебе Алонсо — об очаровании Альдонсы?
«Я, Санчо, — продолжал Дон Кихот, — рожден для того, чтобы жить, умирая, а ты, чтобы умереть, питая себя». Великолепная сентенция! Да, чтобы жить, умирая, рожден всякого рода героизм. Когда Рыцарь оказался «попранным, избитым, истоптанным ногами мерзких, грязных животных», он решил умереть от голода. Близость смерти, которая надвигалась на него стремительными шагами, озарила его разум и рассеяла непроглядный мрак безумия. Он понял, что напали на него, что чуть не затоптали его мерзкие и грязные животные, и уже не принял это за колдовство и магию.
Бедный мой сеньор! Фортуна повернулась к тебе спиной и презирает тебя. Но тем не менее ты все же уповаешь на нее, и упования твои — истинная твоя фортуна: твое счастье в том, что ты ждешь ее. Разве ты не ждал ее в течение двенадцати мучительно долгих лет и не ожидаешь ли ты невозможного с тем большей надеждой, чем менее возможно ожидаемое? Видно, ты не забыл то, что прочитал во второй песни суровой поэмы «Араукана» моего соотечественника Эрсильи:
Вот дар Фортуны, всех других верней: Не быть вовеки в баловнях у ней!217