Житие Дон Кихота и Санчо

В истории литературы бывают случаи, когда человек порой превосходит автора; и таким образом о том или ином писателе, который производил огромное впечатление на своих современников, мы не' можем судить достоверно и нас поражают авторитет, которым он пользовался, и влияние, которое он оказал, в то время как иной раз автор оказывается выше человека и произведений, написанных им. Бывают люди, которые умирают, не исчерпав своего ума в писаниях, а растратив его в разговорах, беседах и делах. Нас удивляет, что произведения античных писателей, которых превозносили современники, оставляют нас сегодня равнодушными; в таких случаях мы должны предположить, что человек был выше своих произведений. А в иных случаях происходит обратное.

Я не сомневаюсь, что Сервантес — типичный пример писателя, который стоит неизмеримо ниже своего произведения, своего «Дон Кихота». Если бы Сервантес не написал «Дон Кихота», чей сияющий свет озарил и другие его произведения, он фигурировал бы в нашей истории литературы как талант пятой, шестой, тринадцатой величины. Никто не читал бы его пресных «Назидательных новелл», как никто не читает его невыносимого «Путешествия на Парнас» или его пьес. Новеллы и отступления, имеющиеся в «Дон Кихоте», такие как эта неуместная «Повесть о безрассудно–любопытном»,[74]

не заслужили бы никакого внимания читателей. Хотя Дон Кихот появился на свет благодаря таланту Сервантеса, он несравненно выше Сервантеса. Строго говоря, нельзя считать, что Дон Кихот это детище Сервантеса; ведь если последний был его отцом, то матерью был народ, среди которого жил и которым жил Сервантес, и у Дон Кихота гораздо больше от матери, чем от отца.

Зайду еще дальше: я подозреваю, что Сервантес умер, не постигнув масштаба своего «Дон Кихота» и едва ли поняв его должным образом. Мне кажется, если бы Серантес воскрес и снова прочитал своего «Дон Кихота», он понял бы его так же плохо, как его понимают мазореты–сервантисты, с которыми он встал бы рядом. Мы не сомневаемся в том, что, вернувшись в мир, он стал бы сервантистом, а не кихотистом. Ведь достаточно внимательно прочитать «Дон Кихота», дабы заметить, что всякий раз, как наш добрый Сервантес вмешивается в повествование и пускается в рассуждения от себя, он это делает только для того, чтобы сказать нечто неуместное или дурно и зло судить о своем герое. Так происходит, например, когда он нам рассказывает о великолепном поступке Дон Кихота, обращающего свою речь о золотом веке к козопасам, которые не поняли ее смысла, — в этом‑то и заключается героизм хвалебной речи, — но автор называет ее бессмысленным рассуждением. Однако он тут же вынужден показать нам, что эта речь не была напрасной, потому что козопасы, выслушав ее в недоумении и растерянности, в благодарность за нее одарили Дон Кихота пастушеским пением. Бедный Сервантес не обладал крепкой верой ламанчского идальго, верой, которая заставила Рыцаря обратиться с возвышенной речью к козопасам, будучи уверенным в том, что, если они не поймут ее буквально, они насладятся ее музыкой. И подобных пассажей у Сервантеса немало.

И нас ничуть не должно удивлять, что, как уже было сказано, если Сервантес стал отцом «Дон Кихота», его матерью является народ, частью которого был и Сервантес.

Сервантес был всего лишь простым орудием, благодаря которому Испания XVII в. сотворила Дон Кихота. «Дон Кихот» Сервантеса — наиболее беспристрастное произведение, какое только можно создать, и поэтому наиболее личное в некотором смысле. Сервантес, будучи автором «Дон Кихота», только посланник и представитель Человечества. И поэтому он создал великое произведение.

Истинный гений — это тот, кто, будучи подлинной личностью, обезличивается, кто становится голосом народа, кому суждено выразить то, о чем думают все, когда другим не удается сказать, о чем они сами думают. Гений — это индивидуализированный народ. Таким образом, как сказал один писатель, — мне кажется, это был Флобер, — совершенство стиля заключается в его отсутствии и наилучший стиль, подобно воде, тот, который меньше всего ощущаешь;¹¹ точно так же совершенство мысли и чувства приходит тогда, когда ты мыслишь и чувствуешь, как мыслит и чувствует в самом себе народ, который нас окружает и частью которого мы являемся. Я добавил «в самом себе», потому что народ заставляют иногда верить в то, во что он не верит, и думать так, как он не думает; и когда кто‑то приходит и открывает ему то, что он действительно думает, что чувствует и во что верит, он озадачен и сбит с толку, хотя поначалу едва это понимает, как и случилось с обескураженными козопасами, когда они услышали речь Дон Кихота о золотом веке.