Жюль Верн

На этих репетициях пустейшей, но ладно, профессионально скроенной и крепко сшитой пьесы Жюль учился нелегкому искусству управления судьбами литературных героев, умению заинтересовать, в нужный момент вызвать у зрителя смех или слезы, негодование или жалость. Жюля развлекали эти репетиции, но к спектаклю он отнесся с равнодушием: уж слишком легкой, пустой оказалась пьеса, чересчур запутаны были все положения, чего-то, по мнению Жюля, недоставало пьесам Дюма. Такие вещи могут приносить доход, развлекать зрителя, но им далеко до пьес Гюго. О, Гюго!.. Он бичевал, проклинал, гневался. Дюма развлекал, вызывая добродушный смех, и никого не хотел обидеть. Дюма приготовлял голое зрелище, - на это был он великий мастер; и здесь Жюль многому научился, что пригодилось ему в будущем.

В три дня, не прикасаясь к учебникам, Жюль написал одноактную пьесу "Пороховой заговор" и немного спустя, в течение одной недели, сочинил, по его собственному выражению, вовсе не трагическую "Трагедию во времена Регентства". Пьеса эта была насквозь подражательна, - из каждой фразы, каждого положения, как из окна, выглядывал самодовольно смеющийся папаша Дюма. Жюль прочел свою пьесу двум плотникам и тетушке Роллан, и они, словно сговорившись, сказали:

- Месье Дюма очень утомился и потому написал так бледно и вяло...

- Да это же моя пьеса, моя, - тяжело вздыхая, прошептал Жюль.

-Ваша? - удивленно протянула тетушка Роллан. - Ну, что ж, вы тоже можете писать пьесы; желаю удачи!

"Исторический театр" Дюма закрылся, - мелодрамы знаменитого романиста не собирали и одной трети зала. Дюма терпел убытки, заработки его снижались, долги росли.

- Не понимаю, что происходит, - говорил он. - Неужели я выдохся? Мой бог! Не может быть! Мой театр переходит к Севесту. Твой тезка Севест полноправный хозяин моего родного театра... Подумать только, - он назвал его "Музыкальным"! Что ж, посмотрим, что у него получится. Желаю ему удачи, бог с ним!

Из пьес Жюля ничего не получилось. Удачливый Дюма-сын сказал ему, что пьесы его вполне грамотны драматургически, сценичны, отличны по языку, но они не обременительны в смысле идей, - не тех идей, которые вовсе и не нужны, а тех самых, без которых вообще нет пьесы.

- Они - бенгальский огонь, ваши пьесы, - сказал молодой Дюма. - Они свидетельствуют о том, что вы талантливый человек. Но, как видно, одного таланта мало. Нужно уметь огорошить публику, показать ей самоё себя, ткнуть ей пальцем в нос и глаза!

- Вы правы, -- согласился Жюль, -- нужны мысли, идеи...

- Но не в том смысле, в каком вы думаете, - поправил Дюма. Критиковать распоряжения правительства совсем не наше дело. Заступаться за этих обездоленных и всяких так называемых угнетенных поручим кому-нибудь другому. Жюль спросил, - чье же это дело? Гюго считает, как об этом свидетельствуют его стихи и пьесы, что писатель обязан везде и всюду быть критиком общества, наставником, вожаком. Дюма замялся и сказал, что Гюго не писатель, не художник, а политик. Театр - не трибуна в парламенте. Политика и искусство - вещи несовместимые.

- А вы как думаете? - спросил молодой Дюма.

- У меня на этот счет иное мнение, - ответил Жюль.- Я не подпишусь сегодня под тем, что вы сказали. Что касается Гюго, - я готов драться за Гюго!

Пришел Барнаво и принес письмо в голубом конверте. В нем вчетверо сложенная бумага с угловым штампом: "Глобус", фирма учебных наглядных пособий, представительства во всех городах Франции, а также в Берлине, Лондоне и Мадриде. Жюля уведомляли, что его разрезной глобус потребовал дополнительного изготовления в количестве трех тысяч экземпляров, за что фирма обязуется уплатить изобретателю одну тысячу франков. Подпись. Число, год, месяц.

К этой официальной бумаге приложена записка: "Милый Жюль! Не соглашайся: тебе дают половину того, на что ты имеешь право! Проси две тысячи, тебе дадут, я знаю. Иногда, чаще по вторникам, я заглядываю в контору с двух до четырех. Жанна".

Жюля восхитила и обрадовала официальная бумага и погрузила в меланхолическую грусть записка.

Жанна!..

Не только ты, Жанна детства, отрочества и юности, но девушки вообще, все эти Мари, Мадлены, Клотильды, Франсуазы, Сюзанны, Сильвии, Мюзесты, Рашели, Роксаны и Мими... Они восхитительным хороводом окружили Жюля, улыбнулись полуиронически, полупрезрительно, немного лукаво и очень насмешливо и хором воскликнули: "Ты живешь замкнуто, одиноко, не так, как следует жить в твои годы, ты забыл, что на свете, помимо книг, пьес и римского права, существуем и мы..."