Живая душа

От деревни тянуло дымком: кто-то топил баню в неурочное время, а в камышах стояла вязкая сырость с густым запахом таявшего снега. Прозрачная, с желтизной, вода в протоках темнела на глазах, отражая однотонное небо, вобравшее в себя и дымку нагретой за день степи, и серую тень сумерек. Дальше двухсот шагов ничего не было видно, и Яков полагался больше на слух. Он знал, что выбраться бесшумно из озера невозможно, а те двое пойдут, как только затемнеет, и сторожил каждый звук. Он сидел на колодине. Давным-давно жуткий пал прошел кромкой озера, испепелил вокруг все деревья, и немало подобных колодин лежало в займище[48], тяжелых и плотных от влаги. На краю зарослей, чуть в стороне, невидимый из-за камыша, стоял привязанный к такой же колодине мерин. Яков взял его не без колебаний. Он боялся, что конь в неподходящую минуту зафыркает или заржет и испортит все дело. Но от верхового никакой ловкач не убежит, пользуясь темнотой, а сам Яков догоняльщик неважный. Пришлось рискнуть, и, чтобы меньше посторонних звуков и запахов отвлекало мерина, Яков захватил ему солидную охапку сена. На другой стороне протоки затаился в камышах Вагин, и его не видно было и не слышно.

Постепенно, потихоньку потянулись и тревожные мысли. Яков вдруг стал осознавать, что не имел права брать с собой Вагина. Люди в озере ухватистые, шальные, на все могут пойти. Ему-то по долгу службы, по духу, с ними пластаться, а Алешка человек сторонний. Вдруг что случится? Тогда как? Как его детям и жене в глаза смотреть?…

И чем больше думал Яков, тем неуютнее становилось в темнеющих камышах. Оседавшая сверху ночь ниже и глубже проникала в них, вытесняя из самых потаенных уголков все светлое и теплое, накопившееся за день. Яков ощущал, как остывала вода, а вместе с ней и его резиновые сапоги. Шерстяные носки с портянками уже не согревали ноги.

В деревне загорелись огни. Они плавились и плясали бликами на разливах, и вокруг, за темными просторами, светились в небе отраженные огни спрятанных далями деревень. Когда-то, в детстве, в такие же вот мягкие и влажные ночи, Яков любил выходить за ограду и до озноба слушать пролет птичьих стай. Запрокинув голову, он вглядывался в верховую тьму и представлял живой поток без берегов, течение которого обозначалось с юга на север шелестом крыльев, свистом и приглушенным птичьим гомоном. И необъяснимо восторженная печаль охватывала душу маленького Якова, и плакал он благодатными, осветляющими сердце слезами…

Ушли времена неистовых птичьих перелетов, осталось что-то робкое, едва уловимое, и то лишь в тех местах, где еще бились ручейками умирающей реки караванные птичьи маршруты. И хотя один из таких путей пролегал через озёра заказника, птиц не было слышно: до того мало оставил их в живых человек. Вместо мягких, как вздох, окрыляюще-тревожных звуков Яков услышал всплески осторожных шагов и застыл, тяжелея всем своим большим телом.

Темное пятно медленно проплывало по протоке. Яков тихо расстегнул кобуру и вынул ракетницу. Он ждал, напружинив мышцы, чувствуя привычный ожог под лопаткой, оставшийся от давнего ранения, тяжелые удары сердца… Война, короткая для него, полыхнула жутким страхом ночной рукопашной схватки, болью порезанной о нож ладони и погасла, оставив слабый шум в ушах. Холодно и остро воткнулась под сердце тревога. Яков съежился, поглядел на небо. Мирно и тихо мерцали звезды, и он, с зябкой осторожностью, с жаром в голове, стал тихо подвигаться на край займища. Никаких звуков больше не было. Яков понял, что те двое выбрались на берег. На какое-то время весь его дух затек одной мыслью, зашелся на этих темных камышах, этом ограниченном пространстве. Даже перемещался егерь до неестественности чутко, без малейшего лишнего движения и вздоха. Ломкие камыши обтекали его с тихим шелестом, и вода под ногами не хлюпала.

Большим темным пятном открылся на краю займища мерин. Узнав хозяина, он потянулся к нему мордой, без звука, словно знал, что шуметь нельзя. Яков отвязал коня и долго стоял, прислушиваясь, cдepживaя себя. Он все еще боялся спугнуть раньше времени тех, которых караулил, изводя душу в переживаниях.

Прошло минут десять, как Яков поднялся с колодины, а показались они ему долгим часом. И вот в груди у егеря будто сорвалось что-то. Резким махом он вскочил в седло и ткнул в небо ракетницей. Выстрел дернул руку, взорвал темноту и ослепил на миг. Яркий шарик стремительно взметнулся вверх и там повис. В бледном его свете, шагах в трехстах от берега, Яков увидел двух уходящих в поле людей. Конь шарахнулся в сторону от неожиданности, пугаясь трепещущих теней, но видел он это не раз и успокоился, побежал в освещенное пространство, неуверенно, валко.

Те двое как раз не растерялись и не остановились. Они вмиг бросили на землю надувную лодку с барахлом и кинулись в разные стороны.