Живи, солдат

Окраина села, где разместился госпиталь, преобразилась. Всюду появились новые дорожки, посыпанные желтым песком. Из кусочков красного кирпича и разных камней выложили узоры и лозунги. Избы обсадили елями. При въезде в село возвели арку, обвили ее еловыми ветками. Для часовых построили будки с зонтами.

Госпиталь пополнился новыми кадрами: врачами, сестрами.

Приемно-сортировочную после Гажалы получила старший лейтенант медслужбы Фаина Ярматова, татарка, с толстой косой, выложенной тугим венком вокруг головы.

Она была очень маленького роста и казалась ребенком. Нарочито требовательный тон, напускная важность никак не вязались с ее неприметной фигуркой.

— Куклой ей в пору забавляться, а она командует, — возмущался верзила-санитар из приемно-сортировочной.

В один из таких дней пришел к нам крестьянин из Калиты — соседнего села. Там тяжело заболел колхозник, а помощь оказать некому.

Лазарев послал в село Ярматову.

Было около четырех часов дня, когда Фаина покинула госпиталь.

Тревожно шумели кроны над головой. Быстро пробегавшие тучи, казалось, касались их. Прошлогодние листья прилипали к сапогам, как пластыри.

На полпути полил дождь. Сапоги вмиг обросли грязью, идти стало тяжело. От помощи крестьянина, который готов был взять ее на руки, она отказалась. Ей было противно, когда ее жалели, а жалели ее часто. Ее оскорбляла даже мысль, что она слаба и нуждается в помощи.

Перед селом — высохшее русло речушки... Мостик был взорван немцами при отступлении. На дне шумела вода. Переходя речушку, Фаина оступилась и набрала воды за голенище. Холодная вода противно пощипывала ноги.

Теперь путь лежал через огороды. Тут прежде проходила линия обороны гитлеровцев. Всюду валялись куски колючей проволоки, разбитые орудия, отстрелянные гильзы. Темной громадой высился подбитый немецкий танк.

Они миновали танк и пошли дальше. В проволочном заграждении перед избами колхозников должен быть где-то проход. Но в темноте, сразу окутавшей землю, не сразу удалось его найти. Наконец проводник обнаружил проход. Протискиваясь через него, Фаина зацепилась и порвала на спине шинель.

Перепачканная с ног до головы, в разорванной шинели, Ярматова переступила порог избы.

В комнате мерцал слабый огонек коптилки. На стене вздрагивали тени. В углу, около печи, тяжело и шумно дышал больной. С ним была девушка, дочка его.

Ярматова сбросила ушанку и шинель. Головной шпилькой подтянула фитиль коптилки. В комнате стало светлее.

Лицо больного было пунцово-красным, губы — иссечены жаром. Он бредил, отказывался от еды. Натруженными руками шарил по одеялу, словно искал что-то мелкое: иголку? пуговицу? соломинку? Эти неосознанные движения — плохой признак.

Тревога охватила Фаину. Она сняла одеяло и осмотрела тело. Да, теперь не могло быть сомнений. Это тиф...

В глухую ночь Ярматова вернулась обратно в госпиталь. Ее сообщение встревожило всех не на шутку. Если вспыхнет эпидемия, опасность нависнет и над войсками. Кто это подсчитал потери войск за 130 лет? Кажется, Кольбэ. За последние 130 лет все армии мира потеряли восемь миллионов человек. Из них только полтора погибло от пуль, а шесть с половиной — от болезней, больше всего от тифа. Полтора и шесть с половиной! Какое же это страшное поле битвы!

Вспомнились исторические факты: в русско-турецкую войну от пуль погибло тридцать пять тысяч человек, а от тифа — сорок четыре тысячи. В Крымскую — в боях потеряли тридцать пять тысяч, а от тифа — восемьсот. Французы называли тиф «пятнистой смертью».

На рассвете нас собрал по тревоге Лазарев. Все получили задание: обследовать население окружающих сел, произвести, как говорится, «эпидемиологическую разведку». На мою долю выпала деревня Калита. Предстояло выехать туда немедленно вместе с Ярматовой, выяснить, есть ли еще тифозные или болен один только Хотеев (фамилия колхозника). Откуда он приехал, где заболел, кто с ним находится в контакте? А главное — уточнить диагноз: тиф ли это?

Уже через час были у Хотеева. Ярматова не ошиблась: сыпь на теле, «кроличьи глаза», спотыкающийся о зубы дрожащий сухой язык.

— Вы заболели в Калите, никуда не выезжали? — спросил я больного.

Губы колхозника беззвучно шевельнулись. Он неясным кивком показал на дверь.

В дверях стояла его дочка — Клава. Она бесшумно вошла в избу вслед за нами.

От нее мы узнали, что отец вернулся в Калиту всего несколько дней назад. До того он находился в гитлеровских лагерях. Фашисты неожиданно их отпустили и многим позволили перейти линию фронта.

— А кто еще с ним вернулся в Калиту из лагерей?

Клава назвала нескольких колхозников.

Направились к ним. Среди вернувшихся тоже были больные тифом.

— В наши бараки, когда были в лагере, — рассказывал один из них, — втолкнули больных людей, в белье, без ботинок.

— Больных, говорите? А какой они имели вид?

— Они едва держались на ногах. Жар был у них высокий. Бредили. А в бараках — тесно. Лежали все вместе — здоровые и больные. Потом нас выпустили, сказали: «Идите домой». Линию фронта проскочили под Рогачевом.