Живой смерти не ищет(Роман)

— Ты не дюже, дед, не дюже, — боясь оторвать глаза от Гришани, отступал Брюхатов.

Второй партией отправились париться сотник Земсков, прапорщик Магалиф и Савелий Чух, наконец-то оторвавшийся от своих лошадей. Уже в предбаннике, когда блаженный жар, выбивающийся из парной, охватил истомившиеся по теплу и наготе тела, они расслабились, только сейчас почувствовав, как устали за дни похода. Лениво переговариваясь, медленно раздевались, стаскивая нательные рубашки с пропревшими подмышками и кальсоны, которые тоже давно утеряли первозданный белый цвет от грязи и пота. Магалиф, равнодушно проскользнув к полку, прихватил тазик с кипятком, разбавил его ледяной водой из громадной кадушки, стоявшей у двери, и принялся быстро, как-то суетливо натираться куском коричневого мыла, пропахшего карболкой и еще каким-то казарменным запахом.

— Вы что делаете, прапорщик? — посетовал Земсков. — Первый парок хорошо принимать на сухое тело, тогда и поры скорее откроются, и тело задышит, всю усталость выбросит. Погодите, я сейчас немножко кваску на камни поддам.

— Для меня, сотник, можете не стараться, пустое это дело. Блаженство меня охватывает не тогда, когда я вдыхаю болезненно горячий пар и шпарю собственное тело кипятком, а скорее тогда, когда я вдыхаю аромат анаши или кокаина. Вот тогда действительно и все неприятности забываешь, и все те пакости, которые тебя окружают. К черту, я за чистоту духа!

— Ну как хотите. Но парку я все же поддам; если вам все равно, так чего же нам лишать себя мирской радости?

Земсков плеснул на камни четверть ковшика кваса, и по баньке проплыл, постепенно усиливаясь и проникая во все углы, благоухающий, дразнящий запах зерна, хлеба и еще чего-то такого, к чему человек быстро привыкает весной, с появлением первых цветов, пахучих трав и о чем тоскует в долгие зимние дни, лишь изредка радуя себя воспоминаниями в баньках. Пар уже обжигал не только тело, но и легкие, он покалывал кончики пальцев, щекотал поясницу, с которой ручейками стекал пот, оставляя после себя белые следы.

— Хо-о-оро-о-шо-то как, господи боже мой! — простонал Савелий.

— Ну, как парок? Берет? — поинтересовался Земсков. — Ты перебирайся, Савелий, на верхнюю полку, а я немного погодя еще поддам жарку.

— Погодите, господа, минутку, — торопливо смывая мыльную пену с головы и боясь раскрыть глаза, попросил прапорщик Магалиф. Не переводите на меня все свои ароматы, я сейчас обмоюсь и побегу в дом.

— Как хотите, прапорщик, смотрите, не пожалейте потом, в дороге, в холодной тайге о том блаженстве, от которого здесь отказались. Давайте-ка я вам спину потру. — Не дожидаясь согласия Магалифа, он прихватил вихотку и резкими, сильными движениями стал растирать худое, дистрофичное от наркотиков тело Магалифа. — Эко вас зелье скрутило. Вам и сорока, наверное, нет, а тело уже как у старика, прожившего сотню лет. А мышцы! Вольдемар, разве это мышцы мужчины? Боже мой, до чего же вы себя довели?

— Хватит, сотник, хватит, — блеснули из провалов глаза прапорщика. — И свои причитания оставьте для других, с меня хватит попреков и причитаний моей несравненной Анастасии.

— А о ней, прапорщик, вы бы вообще постеснялись упоминать. Не хотел я вам этого говорить, но вы сами начали, а коли так — выслушайте, пожалуйста, пару неприятных слов. То, как вы с ней поступили недавно, подло. Вам понятно: по-од-ло-о! — отчетливо произнес Земсков. — Это до чего же нужно деградировать личности, чтобы собственными руками толкнуть единственную любящую женщину в руки этого пакостника? Что, глаза щиплет?..

— Не продолжайте, сотник, не продолжайте, иначе я черт знает что с собой сделаю, а вы будете отвечать если не перед товарищами, то перед богом и совестью. Я ведь и так не могу теперь на Настю смотреть, не могу… — Всхлипывая, опаленный стыдом и жалостью к себе, прапорщик выскочил в предбанник.

— Напрасно вы его так, Николай Анатольевич, он ведь сейчас как сущий младенец. Не понимает, что делает. Я в Харбине нагляделся на наркоманов и на картежников. Хорошо еще, что есаул не велел ему во время картежной игры убить кого-нибудь, он ведь сделал бы это, ни на секунду не задумавшись. Я вижу, что Магалифа лечить нужно, а потом, чтобы не было искушения, запрятать его вместе с Настасьей, если она к тому времени не бросит его, куда-нибудь подальше, в глухой хутор, глядишь, еще и вернется к человеческому обличью и в теле и в душе. А вот есаулу за такие дела оторвать не только руки…

Земсков лег на верхней полке, а Савелий Чух, поддав еще парку, взялся за густой березовый веник и для начала, схватив руками его мягкий, широкий конец, с силой протянул его вдоль спины туда-обратно, отчего Земскову показалось, что с него сдирают кожу.

— Ничего, ваше благородие, потерпи чуток, это еще только разминка, то ли дальше будет.