Жизнь адмирала Нахимова

Так и подмывает объявить: "Друзья мои, кроме врагов заграничных есть свои враги победы в отечестве, и первый из них Александр Сергеевич Ментиков". Но это он может говорить самому себе в тиши каюты, когда трясётся от кавказской лихорадки, а на берегу – одному Михайле Францевичу. Даже для Владимира Алексеевича горькие мысли Павла Степановича остаются тайною. Словам Нахимова, вырвавшимся в Синопе, он не придал значения и успел их забыть. А в кипучей деятельности Корнилов не успевает соразмерить масштабы приготовлений и масштабы опасности, какую представит для черноморцев европейская коалиция. Хоть он и предполагает, что Севастополь может быть атакован одновременно с моря и с суши, но ему кажется, что сил для отражения флота и десанта будет достаточно. Он рассуждает с опытом моряка, но в вопросах войны на берегу всецело доверяет сухопутному начальнику князю Меншикову. А светлейший почему-то твёрдо определяет наибольшее число войск, которых может выставить против Севастополя объединённый противник, в тридцать тысяч.

Уже накануне официального объявления Англией и Францией войны Владимир Алексеевич удовлетворённо рассказывает Нахимову:

– Теперь мы за Севастополь можем быть спокойны. На Бельбеке имеем бригаду, да вокруг города три дивизии. На рейде ваша эскадра не только для обороны готова, но и для атаки в море. Шесть вооружённых пароходов с "Владимиром" во главе – тоже сила. Ни войти, ни пустить на нас брандеры врагу не удастся.

– С Дуная какие вести? – спрашивает Павел Степанович, морщась от горькой хины.

– Вот-вот, им ещё и не до Крыма, потому что наши Дунай перешли и к осаде Силистрии приступают.

– С желанием взять оную?

– Коли наступать взялись, так как же?..

– Боюсь, Горчаков[84], да и сам фельдмаршал Паскевич пуще всего озабочены не раздражать Австрию. Тут один офицер из флотилии дунайской сказывал, что в горчаковском штабе опасаются появления австрийской армии в тылу и на всякий случай имеют план обратного перехода реки с полным очищением дунайских княжеств.

– Но это ужасно!

– Да, такая ретирада развяжет союзникам руки. Они вольны будут начать войну по любому плану – одинаково против Петербурга и против Севастополя.

– Но, кажется, государь определил ясно стратегические цели, и Горчаков не может выйти из его воли. Вы мрачно смотрите на вещи, Павел Степанович. Тем более, силы англо-французо-турок пока более на бумаге, чем в действительности.

– А нам свои делить приходится по милости немцев на рубеж более двух тысяч вёрст. Да что об этом, – внезапно торопится изменить предмет разговора Нахимов, не желая расстраивать впечатлительного товарища, – я тут подготовил вам, Владимир Алексеевич, несколько заметок. Хотелось бы видеть в связи с ними ваши приказы. Это о гребных судах Вульфова отряда, во-первых. Дурно управляются некоторые офицеры в плавании, – на банках сидя, кутаются в шубы, а им же действовать надо, двигаться; право, тут нет и чувства собственного достоинства. Второе – о койках на кораблях. Стали ныне пренебрегать лазаревским наставлением, не следят, чтобы матросы обязательно спали в подвешенных койках и раздевшись, а оттого и скорбут, и худосочие, и простуды растут.

Корнилов живо перелистывает записки и кладёт в свой портфель.

– Обязательно издам приказ и по первому и по второму случаю. Выручаете вы меня, Павел Степанович. За всем никак не поспеваю смотреть.

– Оно и понятно, дорогой, у меня одно дело, а у вас их сотня, – мягко отвечает Павел Степанович, провожая гостя.

Фрегат под австрийским флагом на траверзе Лукулла, бросившийся вслед за севастопольским парусником, никого не обманул в базе флота. Корнилов с вышки Библиотеки быстро опознал англичанина и выслал Бутакова на перехват противнику. Пират, успев ограбить каботажника, не смог забрать его в качестве приза. Спешно разведя пары, он поторопился улизнуть от погони. Так с конца марта началась новая глава в жизни черноморцев, которую Корнилов окрестил флибустьерской.

И в самом деле, невозможно по-иному назвать морские действия союзников после окончательного разрыва. Имея уже превосходные силы против севастопольских эскадр, они предпринимают крейсерства, рассчитанные не на боевые встречи, а на захват безоружных требак и дубков.

– Они начали с нанесения вреда моему имуществу, – иронизирует Владимир Алексеевич, – среди всякой дряни в грузе требак, шедших из Севастополя в Николаев, были шубы моего семейства, юбки гувернантки и горничной. Этакие знатные трофеи для просвещённых мореплавателей! Признаюсь, я был об адмиралах Дондасе и Лайонсе более высокого мнения.

После нападения на Одесский порт, когда четырёхорудийная батарея прапорщика Щёголева шесть часов заставила англичан и французов драться и вынудила к отступлению с серьёзными повреждениями кораблей, когда затем мощный пароходо-фрегат "Тайгер" был расстрелян и сожжён и весь экипаж попал в плен, презрение к противнику у Владимира Алексеевича ещё возрастает.