Жизнь адмирала Нахимова

Рейнеке был озадачен и долго барабанил по сфере небесного глобуса, возвышавшегося на углу стола. Он барабанил и прислушивался к металлическому звуку пустотелого шара, но ничего не рассказал ему этот звук, и преданный товарищ, тяжко повздыхав, сделал к письму Анжу приписку для Нахимова и вложил оба листка в конверт. Затем, шаркая шлёпанцами, Рейнеке прошёл на кухню. Здесь сегодня весьма кстати был старый соплаватель Павла Степановича и отставной боцман Сатин. Он привёз для адмиральского стола овощи своего огорода и собирался заночевать. Михаила Францевич попросил:

– Съезди, голубчик Сатин, на "Двенадцать апостолов" к адмиралу и вернись ко мне с непременным ответом.

– Мигом, ваше превосходительство. При пакете я на первой шлюпке.

Но привёз Сатин обратно конверт лишь на другое утро. Рейнеке нашёл сообщение друга на тыльной стороне своего черновика. Он посмотрел на короткие строчки и грустно улыбнулся. Павел был весь тут, со своей неизменной неприязнью к приметному положению и личной славе.

"Ни дельнее, ни умнее написать нельзя, – одобрил он, а далее откровенно жаловался: – До Синопа служил я тихо, безмятежно, а дело шло своим чередом. Надо же было сделаться так известным, и вот начались сплетни, которых я враг, как и всякий добросовестный чёловёк".

Удивительная всё же удача была для Павла Степановича, что в эти тревожные, напряжённые недели и месяцы он мог, не задумываясь о впечатлении, обращаться со своими обидами и горестями к Михаиле Францевичу. Но летом Меншиков стал настойчиво требовать, чтобы директор Гидрографического департамента отправился в Николаев для исполнения планов Главного Морского штаба. Ив самые критические дни Павел Степанович остался вновь один. Рейнеке даже не мог рассчитывать, что друг найдёт время писать. Он подрядил сообщать ему о Павле Степановиче нового адъютанта, тоже смоленца и родственника Нахимовых, капитан-лейтенанта Воеводского.

Ещё 25 августа 1854 года ушли из Коварны, Бальчика и Варны и соединились в море эскадры англичан и французов – пятьдесят линейных кораблей и фрегатов, сто военных пароходов и триста союзных транспортов. Но так как Меншиков разоружил и свёз на берег орудия и команды малых судов Черноморского флота, так как пароходо-фрегатам запрещено уходить в море, то главнокомандующий в Крыму ничего не знает о движении неприятеля до сообщения с Лукулльского телеграфа 1 сентября…

За Северным укреплением гнедой маштачок Павла Степановича обгоняет колонны Минского пехотного полка. Белая едкая пыль улеглась, кони лейтенанта Костырева и вестового казака идут рядом и бьют хвостами назойливых мух. Море поднимается гладкой, шёлковой, серо-синей пеленой, и вдали обозначаются частые дымки и белые паруса. С холма до устья Качи можно обозреть флот союзников, медленно двигающийся в трёх колоннах на север. Кажется, вдоль берега ползёт большой город, разделённый двумя проливами, город со множеством дымовых труб и высоких частоколов.

– И не счесть их! – вырывается у казака.

Павел Степанович долго разглядывает армаду англо-французов.

Со стороны Севастополя транспорта прикрываются военными судами англичан. Французская эскадра мористее. В общей сложности на эскадрах никак не меньше трёх тысяч орудий. И, судя по числу транспортов, военные корабли или вовсе не везут десанта или весьма мало связаны войсками, чтобы они не мешали флоту вступить в сражение. Неужто поздно приказал Владимир Алексеевич изготовиться к походу?

Тяжело горбясь, Нахимов неловко перебрасывает ногу через седло.

– Мученье-с верховая езда без привычки. Двадцать пять лет, с Мальты, не садился на коня, и вот… У вас тоже, Костырев, посадка раскорякой. Не годится этак ездить молодому человеку. Что, ежели вас возьмут в морскую кавалерию? Помнится, покойный адмирал Головнин рассказывал, как в волонтёрскую службу на английском фрегате в Вест-Индии они составляли конницу из моряков. Так…

– Павел Степанович, – перебивает Костырев, – как вы можете сейчас вспоминать, сейчас… – голос лейтенанта срывается, он оглядывается на отставшего казака и почти шепчет, спрашивая:

– Выйдем с эскадрой?

Они выбираются на пригорок, красные яркие лучи слепят лошадей. Нахимов вертится в казачьем седле и щурится на заходящее солнце.

– А разве я знаю, что прикажет светлейший? Пока главнокомандующий решил ожидать неприятеля на Альме. Будто войска союзников прибыло до семидесяти тысяч и помешать высадке десанта под защитой пушек с флота невозможно-с. Значит, от нас ничего не потребуется князю. – Он склоняет голову и пускает маштачка в галоп.

Великий мастер быстрого натиска, Суворов на месте Меншикова потребовал бы от Ушакова отвлечения военной части флота противника и диверсии к амбаркирующим судам. Суворов не дожидался бы устройства врага на берегу, он сам устремился бы на него. Да и в море…