Жизнь адмирала Нахимова

– Сражаться?! Для чего? Извольте не беспокоить меня химерами или же отправляйтесь к месту службы в Николаев, ваше превосходительство. Я распоряжаюсь здесь и отвечаю перед государем.

– Ваша светлость!

– В Николаев, ваше превосходительство. В Николаев! – И он садится на лошадь.

Но Корнилов, задыхаясь, кладёт руку на гриву коня:

– Мне оставить Севастополь! Невозможно, я здесь умру.

Старик брезгливо оттопыривает губу и, ничего не отвечая, трогает коня шпорой. Такие чувства ему непонятны и чужды. Много лет он живёт холодным скептиком, равнодушным к судьбам страны барином.

В 6 часов над городским холмом поднимается флаг. Ветер раздувает его, и на кораблях различают три полосы – белую, синюю, красную. Корнилов подчинился распоряжению Меншикова.

Пароходы англо-французов в это время обсервируют рейд. Они удаляются донести союзным адмиралам, что пять линейных кораблей, по-видимому, приготовились выйти в море. Они не знают, что, когда их дьшки утонут на горизонте, на кораблях спустят брам-стеньги и уберут паруса, а с заходом солнца в трюмах застучат топоры и пилы вгрызутся в обшивочные доски, прорезая отверстия для впуска воды. Меншиков торопит и поэтому обрекает суда на смерть с артиллерией, припасами и шкиперскими материалами.

И вот вода хлещет бурными струями, вот уже во всех закоулках старой "Силистрии" заметались крысы, сотнями шмыгают по трапам, собираются на бушприте.

Рында бьёт сигнал: отваливать шлюпкам. Люди всё же не сразу сдались. Много пушек и имущества свезли на берег. И теперь возле остатков имущества матросы толпятся, как потерпевшие кораблекрушение.

А покинутый корабль вздыхает, всхлипывает, гонит от себя волну; его мачты, как руки отчаявшегося пловца, с шумом рассекают воду.

Гичка Павла Степановича проходит к "Трём святителям", и он не в силах оглянуться на оседающую "Силистрию".

Строил, строил, а теперь разрушает… А удары топоров и скрежет пил продолжаются, и снова тревожно звонят судовые рынды. Уходят в воду "Сизополь" и "Варна", "Уриил" и "Флора". И тогда наступает рассвет. На город кладёт красные блики невидимое солнце, а зелёные волны катятся через жалкие обломки рангоута потопленных кораблей.

– Прошу вас, Павел Степанович! Отправляйтесь, ваше превосходительство! Я обойду корабль и велю открывать пробоины, – мрачно говорит командир корабля Кутров.

С запада, за высоким корпусом "Трёх святителей", ещё держатся глубокие ночные тени. Вёсла шлюпок здесь с особенным шумом разбивают воду. Здесь ещё заметно светит бледная луна, и её срезанный лик дробится на морской ряби, ныряет между затонувших рей в грустную подводную могилу. Какой-то барказ едва не ударил маленькую рыбачью лодку. Рулевой безудержно ругает яличника:

– Поломать тебя, стервец. Чего глядеть пришёл? У людей сердце кровью обливается, а тебе тиатр!

– Дурень, – спокойно отвечает стариковский голос с воды. – Дурень, может, я со своим кораблём прощался.

– Эй, Сатин! – окликает Павел Степанович. Яличник быстро ворочает против волны, и вёсла скрипят в уключинах.

– Ваше превосходительство. Чуяло сердце, застану вас здесь. Что ж, Павел Степанович, порешилась наша держава? То мы к французам ходили, а теперь они к нам?

– Город будем защищать, Сатин. Город не сдадим.

Сатин ухватывается за борт двойки, и на лицо Павла Степановича поднимается суровый взгляд старого боцмана.

– Прикажите, Павел Степанович, меня хоть на какую морскую батарею взять.

– У тебя ведь жена. Тебе все шестьдесят лет.

– Что жена! Жена ребятам на батарее постирает, коли надо. Мы с ней уже переговорили.

– Эй, на шлюпке, отходи подале. Водоворотом бы не захватило.

Павел Степанович снимает фуражку, а Сатин мелко, часто крестится.

Но корабль "Три святителя" решительно не хочет на дно. Два часа корабль слабо наполняется водой и медленно кренится на правый борт. Приходится вызвать пароход "Громоносец" и рвать снарядами подводную часть левого борта. Тогда корабль, стремительно расталкивая вокруг себя воду, исчезает в волнах. И течение уносит к флоту союзников всплывшие обломки.

Глава шестая

Стоять насмерть, как Корнилов

В анекдоте капитана Зорина о козле, разорявшем куртину Малахова кургана, конечно, было карикатурное преувеличение. Но оно весьма образно выражало бездействие и преступное равнодушие строителей инженерной обороны; они два года успокаивали Петербург, что работы по вооружению Севастополя с суши ведутся, а когда союзники стали приближаться, оказалось – нет ни лопат, ни кирок, ни ломов. Из этого затруднения севастопольцы не выходили долго, покуда всяким сапёрным инструментом их не снабдили по своей инициативе новороссийский губернатор Анненков и николаевский флотский генерал-интендант, контр-адмирал Метлин.

Было ещё одно природное затруднение, над которым до критического положения в сентябре не особенно задумывались, – скальный грунт; он почти не поддавался ручным усилиям. Пришлось привозить для оборонительных сооружений землю и камни издалека и пустить в дело сотни тысяч мешков, истребив для этого все запасы флотского снабжения.