Жизнь адмирала Нахимова

Боцманмат Сатин свистнул, потопали матросские сапоги, замерли, а руки навалились, и люди дружно заходили по кругу, отпуская со шпиля витки каната.

Форштевень углублялся и всходил, вспенивая воду, а якорь выставил крючковатые лапы, закачался у борта, пошёл в воду. Забрали когти, впились в дно…

– Сколько на клюзе?

– Сорок сажен, сорок пять.

– Цепь на битенг. Отдать даглист. "Паллада" мечется в килевой качке и вдруг замирает между двумя туго натянутыми якорными канатами.

– Разрешите поднять флаг? – счастливо улыбаясь, кричит Завойко.

Флаг огромным голубо-белым полотнищем лежит у самого ахтерштевня. Чьи-то руки мгновенно укрепили шток, и флаг распластывается, гордый андреевский флаг с перекрещёнными полосами.

С минуту Павел Степанович держит руку у виска. То ли чувствуют офицеры и матросы, недвижно обратившие головы на своё знамя? Видят ли они эту пустую палубу уставленной пушками, с галереей на юте, с шканцами, с мачтами, одетыми парусами, со сплетением снастей, с вымпелом под клотиком фок-мачты?

– А знаете ли, Павел Степанович, кто оказал честь нашему празднику? неожиданно нарушает очарование будущим голос Ершова.

– Генералов и адмиралов много, мой друг.

– Но в поэзии нашей один адмирал!

– Пушкин?! Где он? Ведите меня к нему.

– Куда же вас вести? Шлюпка ещё не подошла, а он был на берегу. Отдельно стоял, близко к матросам.

– Экой вы право. Что бы позвать на корабль… Первой записью значилось бы славное имя, и с ним "Паллада" вошла бы в российскую словесность. А теперь… Что у вас, Завойко?

– Хочу доложить: ахтерштевень углубился на пятнадцать футов шесть дюймов, форштевень на одиннадцать футов два дюйма. Балласт в порядке. За поступлением воды установлено наблюдение.

– Так, значит, можно писать рапорт о благополучном спуске…

Были все основания рассчитывать, что до зимы "Палладу" вооружат в Кронштадте. Ради этой цели и пребывал всё лето Павел Степанович в лихорадке труда. Но адмиралтейское начальство после спуска отнюдь не спешило. Высочайшее благоволение объявлено, а камели для вывода фрегата из Невы оказались нужны сначала под транспорт "Виндаву". И, покуда их доставляли обратно к верфи, наступила ранняя зима.

По реке идёт сало, льдины запирают мелководный бар, и надобно корпус ставить на зимовку.

– И чего ты кипятишься? – удивляется младший брат Сергей. – Радоваться надо, брат, что вместо Кронштадта зиму пробудешь в столице.

– Весьма подлое суждение о службе, Серёжа, – взрывается Павел Степанович. – Этак ты учишь гардемаринов своей роты? Мне вверены люди, в большом числе не знакомые с кораблём. Казарма сделает их солдатами. А весною на "Палладе" нужно иметь моряков.

– Да если так случилось! Философия учит в дурном искать хорошее, приспособляться к обстоятельствам.

Тон Сергея примирительный, и сам он полнотелый, круглолицый олицетворённое благодушие.

"В брата Николая пошёл", – определяет Нахимов и ещё пуще негодует:

– Этакая философия не по мне. И тебе на службе России не след ею руководствоваться. Пропадёшь.

– А вот и не пропаду. Гляди – через три-четыре года Горковенко пойдёт в отставку, и я стану инспектором классов. Сейчас имею в училище бесплатную комнату с дровами и свечами, а тогда займу квартиру, женюсь на Шурочке… Что?

"Что бы ему в пример иметь Платона, тот без корысти. Собрались в Сергее худые черты себялюбца Николая, а от Платона только любовь к округлости, чтобы без углов, без столкновений шла жизнь".

– Я пойду, – после недолгого молчания произносит Нахимов.

Сергей не понимает мыслей брата. Так же благодушно он предлагает:

– Перебирайся ко мне, Павлуша. Сократишь расходы. Мамаше больше сможешь высылать. И мне легче будет, выкрою на новый мундир.

Уже подвинувшись к выходу, Павел Степанович неожиданно смеётся. С ним это случается редко, и тогда он становится не похожим на себя. Так и сейчас: почти сев на пол, залился на высокой ноте, а глаза наполнились слезами. Едва отдышался, топая ногами и взмахивая руками, как утопающий.

– Что ж я смешного сказал? – обиженно спрашивает Сергей. – И хохочешь странно. Будто тебя щекочут.

– Подлинно так. Щекочешь. Очень щекочешь. И как ты умеешь для себя пользу извлекать из всего. Ладно, перееду. К Михаилу и Ершову ближе буду.

На фрегате должно держать часть команды. Следить, чтобы лёд не повредил корпуса, не набралась вода выше ординара, да и охранять от расхищения. Зима суровая, а бедноты на Охте много. Люди промышляют казённым лесом, а то просто тащат на топливо. Но условия жизни на недостроенном корабле – в щелистой избёнке плотовщиков – тоже скверные, и Нахимов каждую неделю сменяет дежурный наряд. А вся команда хлопотами старшего офицера недурно устроена в Новой Голландии[60].

Павел Степанович благодарит Завойко и уводит к себе. Его занимают вопросы:

– Чему можно без фрегата обучить для службы на фрегате?

– Что за зиму наши матросы должны изрядно узнать?