Жизнь Бальзака

Сандо, сам того не зная, стал персонажем Бальзака, почти суррогатным сыном. Его забавно учить, но в конце концов он разочаровывает своего родителя. Лора вспоминала, как они с братом обсуждали его персонажей; скорее всего, она знала, что их прототипами становились реальные люди: «Иногда мы просили его быть снисходительным к молодому человеку, который сбивается с пути истинного. “Не морочьте мне голову своими сентиментальными угрызениями совести. Правда должна быть важнее всего. Люди, подобные ему, слабы и ни на что не годны; что будет, то будет. И тем хуже для них”. Несмотря на его браваду, их измены все же причинили ему немало горя!»⁶⁷²

Горе Бальзака после потери Сандо смягчалось приездом в конце 1835 г. двух новых «рекрутов»: Огюста де Беллуа и Фердинана де Граммона. Обоим было около двадцати пяти лет, оба были легитимистами, и, следовательно, как предположил Бальзак, они не так склонны сомневаться в средствах, которые требуются для достижения цели. Они, естественно, потом тоже оказались «слабаками», хотя и не совсем бесполезными. Беллуа («очень веселый, дурно воспитанный, ужасно бедный»⁶⁷³

) снабдил Бальзака сюжетом и частью текста повести «Гамбара», а Граммон создал и иллюстрировал несколько великолепных гербов для всех семей из «Человеческой комедии»⁶⁷⁴. Когда настало время перерабатывать свои произведения, Бальзак вставил в них соответствующие геральдические куски с описанием гербов – их трудно читать, не зная геральдики, и тем не менее они производят впечатление. Девиз на его собственном гербе, позаимствованном у Бальзаков д’Антраг, мог бы вызвать улыбку измученного Сандо: «День и Ночь».

Даже если вывести за скобки подозрения Эвелины, что Бальзак «влюбился» в Сандо⁶⁷⁵

, и инсинуации герцогини д’Абрантес относительно его «милого друга»⁶⁷⁶, выбор Бальзаком молодых помощников наводит на определенные размышления. Его переписка в середине 30-х гг. XIX в. постоянно напоминает одну из самых зловещих сторон Вотрена, когда он сбивает Растиньяка с пути истинного под липами в садике г-жи Воке. В тот период времени Бальзак часто ссылается на свою «андрогинность», «женское сердце», «материнские инстинкты»; он задается вопросом, «не совершила ли природа с ним ошибки». Упоминая о своей покладистости или неспособности противиться искушению, он сравнивает себя со шлюхой. Он даже придумал себе кличку – вдова Дюран – и забавлялся игрой в женщину. «Теперь я буду флиртовать только с мужчинами»⁶⁷⁷

, – пишет он Эвелине, не слишком удачно успокаивая ее после того, как поползли слухи о его «женственности». Когда один молодой писатель по имени Альфред Нетман попросил его написать статью для газеты легитимистов, которую он собирался издавать, Бальзак ответил, добродушно подшучивая, в духе Вотрена. Газета его интересовала: «Женщинам естественно сильно интересоваться молодыми»⁶⁷⁸. Его молодые секретари подхватили игру, к чему их, видимо, поощряли. Сандо обращался к Бальзаку «дорогая» (chéri)⁶⁷⁹

, как и один из последующих секретарей, Лоран-Жан, который заканчивал разговоры словами «Припадаю к вашей пышной груди»⁶⁸⁰. Граммон предлагал свои услуги, представляясь человеком, «который любит вас, как любовник свою любовницу… как ни один ангел не любил Бога»⁶⁸¹. У слова «ангел» в то время имелась гомосексуальная окраска, которую Бальзак использовал в разговоре Вотрена с Растиньяком: «Если позволите дать вам еще один совет, ангел мой, то вот он: не цепляйтесь за свои мнения сильнее, чем цепляетесь вы за свое слово»⁶⁸². С одной стороны, подобные сравнения могут служить признанием сексуального компонента в отношениях мэтра и учеников; когда речь идет о Бальзаке, они становятся производными той эротической энергии, которая ранее выражалась в смиренном поклонении и теперь была едва отличима от потребности манипулировать другими и лепить их по своему образу и подобию.