Жизнь Бальзака

Стремлению Эвелины узнать правду о похождениях Оноре можно только посочувствовать. Все черты того образа, какой он сознательно являл миру, до некоторой степени были крайностями. Возможно, лучший способ охватить его во всей его полноте (в прямом и в переносном смысле) заключается в том, чтобы рассмотреть его черты по отдельности, как картинки в кинетоскопе. Трудность в том, что «подпольному» Бальзаку от начала до середины 40-х гг. XIX в. удалось изгнать из своей жизни все второстепенные стимулы и развлечения, которые обычно составляют половину нормального существования. Перед нами пугающе настойчивый, почти преуспевающий Бальзак с дагеротипа 1842 г., которым он восхищался за «правду» и «точность»⁹⁷³

. Подтекст в позе Бальзака (которую, несмотря на ее очевидную строгость, он мог сохранять не более секунды) заключается в том, что написание «Человеческой комедии» требовало выносливости скульптора и самоотречения отшельника.

Рука на груди смутно напоминает о Наполеоне и, очевидно, вовсе не является, как считали некоторые, признаком того, что Бальзак стал масоном. Во всяком случае, правды в последнем утверждении не меньше, чем во мнении Готье, что Бальзак верил в психические волны, которые могут оставлять след на фотографической пластине⁹⁷⁴

. На дагеротипе представлен портрет маньяка, не способного или не желающего избавиться от своих пристрастий и привычек⁹⁷⁵

, который сражается со временем и болезнью и стремится к будущему, которое он несет в себе: завоеватель, фантазер, разочарованное дитя. Кроме того, на дагеротипе – Бальзак, который ранним холодным зимним утром 1844 г. неподражаемо описывал себя Эвелине в любовном письме: «Вот, вкратце, игра, в которую я играю. Три человека жили великой жизнью: Наполеон, Кювье, О’Коннел⁹⁷⁶

. Я хочу стать четвертым. Первый жил жизнью Европы, а вместо крови у него были армии! Второй вступил в брак с земным шаром. Третий сделал себя олицетворением народа, а я… я понесу в голове все общество. С таким же успехом можно все вечера подряд сидеть за картами, выкрикивая: “Пики, трефы, бубны!”… или пытаясь выяснить, почему г-жа такая-то поступила так-то и так-то. И все же во мне живет качество более великое и счастливое, чем Писатель: я Любовник! Моя любовь тоньше, величественнее и сложнее, чем все вышеперечисленное! Без той полноты сердца я бы не справился и с десятой долей того, что я создал. Мне не хватило бы жестокой смелости. Всегда напоминай себе об этом в минуты тоски, и увидишь по результату (моим трудам), каким великим было дело!»

Вырванное из контекста – как то часто и неизбежно случается в биографии, – признание Бальзака может показаться признаком высокомерия, замаскированного под комплимент; но куда полезнее увидеть в нем отсутствие ложной скромности и сравнить его с аутотренингом бегуна перед соревнованиями. Преобладающее время в автопортрете Бальзака – будущее совершенное.