Жизнь Гогена

Морис со своей стороны тоже хлопотал о Гогене. Он не побоялся испросить аудиенции у директора Департамента изящных искусств Ружона, чтобы рассказать ему, в каком положении находится художник, и убедить его переменить прежнее решение и не отказываться от обязательства, которое Ларруме дал Гогену. «Купите у Гогена картину или закажите ему роспись». Ружон — аудиенция состоялась 10 июля — резко забарабанил по подлокотникам своего кресла. «Никогда, сударь! — закричал он. — Пока я сижу на этом месте, господин Гоген не получит государственного заказа! Ни одного квадратного сантиметра! — И видя, что Морис встал, он, несколько смягчившись, добавил: «Но кое-что я для него сделаю, это я вам обещаю». И Гоген одновременно с четырьмя сотнями франков от Шуффа получил двести франков от дирекции Департамента изящных искусств «в качестве поощрения». В ярости он тут же отослал их обратно.

«Не знаю, чем все это кончится, — писал Гоген Шуффу. — Я молю Бога поскорее меня доконать».

К счастью, вдруг объявился Шоде. Он послал Гогену двести франков. Расплатившись с самыми неотложными долгами, Гоген даже оставил себе небольшую сумму. С грехом пополам ему удавалось перебиваться. В декабре ему пришлось снова занять сто франков. Несмотря на эту беспорядочную, полную тревоги о завтрашнем дне жизнь, Гоген снова почувствовал прилив энергии. К тому же он немного окреп. С шести часов утра он принимался за работу, писал картины, лепил.

«Я повсюду на траве расставляю скульптуры. Это глина, покрытая воском. Во-первых, обнаженная женская фигура, потом великолепный фантастический лев, играющий со своим львенком. Туземцы, которые никогда не видели хищников, совершенно ошеломлены. Кюре приложил все старания, чтобы заставить меня убрать женскую фигуру… Полицейские подняли его на смех, а я попросту послал его… Ах, если бы только я получил то, что мне должны, я жил бы совершенно спокойно и счастливо».

Поль Гоген. Автопортрет. На Голгофе.

«Счастливые дни» («Наве наве махана») — озаглавил Гоген одну из картин, написанных в эту пору[177]. Никогда еще он не выражал так полно, как в этой картине, где несколько маорийцев неподвижно стоят под деревьями, гармонию, сладость таитянского мира. Безмятежное видение. Но этому образу его грез противостоит другой образ — суровый и горький образ действительности. Гоген написал поясной автопортрет. Он изображен на нем в белой таитянской рубашке с открытым воротом. Можно подумать — осужденный, который приготовился идти на казнь. «На Голгофе» — значится в левом углу этого автопортрета»[178]. «Если бы здоровье мое не стало намного лучше, поверьте, я размозжил бы себе голову, — признавался Гоген Монфреду. — Но теперь, после того как я так долго ждал и каждый месяц надеюсь, что все разрешится, это было бы бессмысленно!»

Но вскоре у Гогена опять разболелась нога, и, несмотря на всю свою стойкость, он вынужден был прервать работу. Правда, на этот раз ненадолго. В январе 1897 года он получил тысячу двести франков от Шоде, и это настолько утешило и обрадовало его, что подействовало лучше всех лекарств. Кроме того, Боши обязался ежемесячно выплачивать Шоде сто пятьдесят франков для Гогена. Горизонт прояснялся. Гоген решил вернуться в больницу, но так как он не мог оплачивать пребывание в ней по полной стоимости (деньги, присланные Шоде, ушли на покрытие девятисот франков долга), его после долгих препирательств согласились поместить, да и то все-таки за пять франков в день, только в одну из палат для туземцев. Задетый, Гоген отказался. Удивительный все-таки народ эти колониальные чиновники!

Отношения Гогена с обитателями Папеэте все больше обострялись. Когда Гоген являлся в город, многие белые смотрели на него с жалостью и презрением. Отощавший от голода, плохо одетый, этот несчастный мазила не принадлежал к их кругу. «В этой стране, дети мои, — заявил один из губернаторов Таити, — деньги валяются на земле, их надо только подбирать»[179].

А Гоген денег не подбирал. Он якшался с туземцами. Жалкая личность! Физические и моральные страдания последних месяцев отнюдь не смягчили характер Гогена, и он болезненно ощущал это презрение. Остро на него реагируя, он, не переставая, высмеивал необразованность и бездарность колониальной среды и разоблачал злоупотребления администрации. Губернатора он называл «чучелом», членов департаментского совета «мошенниками». Ах, с каким удовольствием он высказал бы в лицо этим ничтожествам всю правду о них! По соседству с Таити взбунтовались Подветренные острова. Французское правительство 1 января начало проводить там военные операции. Художник писал Морису:

«Ты мог бы написать недурную информационную статейку, которая содержала бы (эта мысль кажется мне оригинальной) интервью П. Гогена с туземцем перед боевыми действиями. Если тебе удастся поместить статью в какой-нибудь газете, пришли мне несколько экземпляров — я был бы рад показать кое-кому из здешних хамов, что я кусаюсь».