Жизнь Гогена

Название «газета» слишком громко для этих четырех тетрадочных страниц, которые Гоген размножал на модном тогда лимеографе Эдисона тиражом меньше тридцати экземпляров. Написанную от руки и иллюстрированную рисунками «газету» украшал эпиграф: «Серьезные люди, улыбнитесь, название призывает вас к этому».

Из номера в номер, из месяца в месяц Гоген продолжал свою стрельбу по мишеням, которую он параллельно вел и в «Осах». Он направлял свои стрелы то в Шарлье и Гупиля, то в губернатора Галле — «административное пугало», «жестокого деспота», который «несет по улицам свое дородное тело и глупое лицо, направляясь в храм, как подобает доброму протестанту, знающему себе цену», то в торговца ромом, президента торговой палаты Дролле, то в миссионеров. Он задавал щекотливые вопросы: «Почему подряды на строительные работы в Хитиа и Моту-Ута были не проданы с торгов, а отданы тайному советнику г. Поруа и члену департаментского совета г. Темарии?», и все с тем же фанфаронством продолжал угрожать, что будет жаловаться министрам и дойдет до президента Республики. Некоторые рисунки, а потом и гравюры на дереве, которыми он с ноября стал украшать «Улыбку», были карикатурами на его жертвы. Многие его статьи были подписаны псевдонимом «Тит-Ойль» словом, имевшим на маорийском языке непристойный смысл. Поджигательская «Улыбка», которая из «серьезной газеты» стала «газетой злой», как он писал Монфреду в декабре, «производила фурор», — однако, по собственному признанию Гогена, читателей у него было всего двадцать один.

Ободренный своей деятельностью сатирика, Гоген даже отвлекся от своих болезней. Он прибавил в весе, окреп, а главное, воспрял духом. К сентябрю он снова взялся за кисти, стал резать по дереву. Журналистская деятельность обладала еще одним преимуществом: она давала ему заработок. Гоген получал около пятидесяти франков в месяц — сумма ничтожная, но она помогала ему кое-как сводить концы с концами, потому что за десять месяцев, протекших со времени пагубной февральской сделки с Волларом, Монфред не продал ни одной картины. Шоде снова умолк, как и Мофра. Гоген опять начал обивать пороги заимодавцев, но при этом будущее тревожило его еще больше, чем настоящее: Монфред, который и так большую часть года проводил в своем имении в Корнейа-де-Конфлан, неподалеку от Прад, против Канигу, намеревался зажить там почти безвыездно. А тогда у Гогена не останется в Париже никого, кто занимался бы его картинами и нелегким делом их продажи, кроме Шоде, настолько «легкомысленного», что он писал Гогену раз в год.

Шоде не суждено было больше писать Гогену. Он умер. Гоген узнал эту ошеломляющую новость в январе 1900 года. Но с той же почтой он получил письмо от Воллара. На сей раз креол вышел из своей обычной апатии и проявил большую прыть. Он предлагал Гогену, что будет покупать все его произведения и сразу по получении расплачиваться наличными. Он обещал Гогену снабжать его красками и холстом. Единственным вопросом, который еще надлежало обсудить, был вопрос оплаты. «Если я настаиваю на вопросе о цене, — писал Воллар, — то лишь потому, что ваши произведения так непохожи на все то, что люди привыкли видеть, что их никто не хочет покупать».

Гоген почувствовал, что на сей раз достиг цели. Конечно, Воллар «разбойник почище Картуша», но ловкости у него не отнимешь. Он убедительно доказал, что знает, как взяться за дело, на примере с Сезанном, «на которого теперь клюнули», как писал сам Воллар в своем письме. Хотя мнение Гогена о Волларе ничуть не изменилось, колебаться он не стал. Пусть даже торговец хочет на нем нажиться. «Пусть Воллар или кто-нибудь другой наживет кучу денег моим горбом: если таким способом я поправлю свои дела — мне все равно: потом я успею его прижать. Но, впрочем, с таким молодцом надо действовать твердо и хитро».

Гоген тотчас ответил Воллару. Не преминув мимоходом выразить удивление, что Воллар хочет заключить с ним договор, хотя на его живопись нет охотников, художник, находившийся в крайности, тем не менее выдвинул свои условия: он будет поставлять Воллару каждый год по двадцать пять картин, за которые тот должен ему платить по двести франков, а за рисунки по тридцать.

«Несколько моих маленьких рисунков, которые Ван Гог (Тео) продал через Гупиля (Буссо и Валадон), стоили в среднем по шестьдесят франков. А за живопись платили не ниже трехсот. Но при Ван Гоге меня хотели покупать. Так вот это мое формальное предложение. А я Вам обещаю (гарантией — мое честное слово художника), что буду Вам посылать только произведения настоящего Искусства, а не товар для наживы. Иначе нам не о чем разговаривать.

И еще одно условие sine qua non[192], которое Вы легко поймете.