Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону

13 января 1791 года Екатерина II призналась барону Гримму, что не любит писать письма «во время страшной кутермы, которая происходит вокруг вас»: «Никогда не знаешь, живы ли вы еще в этом вертепе разбойничьих смут, грабежей и убийств. Злодеи захватили власть и превратят скоро Францию в Галлию времен Цезаря. Но Цезарь их усмирил. Когда же придет Цезарь? О, он придет, не сомневайтесь; он появится! Если бы я была на месте гг. Артуа и Конде, я бы сумела употребить в дело эти триста тысяч французских рыцарей. Честное слово: или бы я погибла, или бы они спасли отечество, вопреки всем вашим следственным комиссиям. Но не сообщайте никому, что я думаю, потому что не хочу этим повредить в Париже королю и королеве, которых мне от души жалко» (Там же. С. 177).

Весной 1791 года барон Гримм из Парижа отправился в путешествие, побывал во Франкфурте, повидал владельного принца и его двор, нанес визит и Николаю Петровичу Румянцеву, которому подробно рассказал о драматических событиях Французской революции, о гибели многих знакомых и друзей, не скрывал барон Гримм и того, что писала ему Екатерина II.

14 мая 1791 года российская императрица, сидя в колоннаде в Царском Селе и обозревая великолепные скульптуры великих людей древности Гомера, Демосфена, Платона, Фарнезского Геркулеса и Флору, вспомнила Святого Николая, так прозвала она графа Николая Румянцева, который мог бы толково рассказать обо всем этом герцогине Саксен-Готской, «если б празднества и особенно Франкфуртские светлейшие принцы не помешали разговорам, – говорит толковательница письма Риокурова, возвращаясь снова после длинного отступления к тому же письму. – По моему мнению, это доказывает, что в голове вышеупомянутого лица имеется некоторая последовательность, хотя, конечно, мысль его порхает с предмета на предмет; но, должно быть, тут виноваты боги: они окружили нас таким обилием самых разнообразных предметов, что невольно перебегаешь от письма к колоннаде и прекрасному виду перед нашими глазами, а оттуда снова к тому же письму. Впрочем письмо графа Риокура не представляет для нас ничего интересного, по той причине, что французские революционеры сломают себе шею, не выходя из Франции, а тогда все их деяния расплывутся как вода в море» (Там же. С. 190).

Но во Франции действовали не «злодеи» и не «гидра о тысяче двухстах головах», а разгорелась превосходно спланированная и продуманная антимонархическая революция во главе с давно существующим франкомасонским обществом, распространенным во многих государствах мира. При французских королях Людовике XI, Генрихе IV, Людовике XIV, Людовике XV такая революция была невозможна, во главе королевства были сильные правители, но Людовик XVI оказался таким, что с ним можно было какое-то время «играть» тем, кто замышлял революцию. Теперь все чаще говорят о том, что во Французской революции принимали участие масонские общества, в том числе и крайне террористическая организация масонов-иллюминатов. В книге М. Тальмейра «Франкмасонство и Французская революция» прямо говорится о том, что в Париже не было и 2 тысяч человек, которые желали бы смерти королю Людовику XVI, а между тем королю отрубили голову, а до этого тридцать лет в ложах, как пример, рубили голову кукле Филиппа Красивого. Приговор Людовику XVI был вынесен еще во Франкфурте-на-Майне на Всемирном конгрессе масонов (1782) и на Всемирном конгрессе в Вильгельмсбаде (1785).

Неурожай во Франции поставил трудовой народ на грань голода, много других лишений выпало на его долю.

Маркиз Лафайет подал в отставку и уехал в свои имения, вместо Бальи мэром выбрали 17 марта 1791 года Петиона, близкого к жирондистам. Король, как и прежде, был добр, мнителен, обидчив и бесхарактерен. Открывшееся собрание приняло церемониальный декрет, уничтожавший титулы «величество» и «государь», даваемые королю и королеве, король занимает такое же кресло, как и президент собрания, на том же уровне. Людовик XVI оскорбился и не поехал на собрание, послав своего министра открывать заседание. собрание проявило редкий случай уступчивости и отменило декрет. На следующий день король появился в собрании и принят был отлично, как свидетельствуют историки. Но все-таки король был оскорблен: депутаты так же сидели в шляпах, как и он. Он возвратился взволнованный и бледный. Едва он вошел к королеве, как бросился в кресло, рыдая:

– И вы были свидетельницей этого унижения. Затем вы приехали во Францию, чтоб видеть…

Дальнейших слов было не разобрать – он захлебнулся в рыданиях.

С этих пор он надеялся только на вторжение иностранных войск, которые, по сведениям из Кобленца, формировались под командованием принца Конде.