Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону

«Получа здесь 4-е число рапорт Александра Васильевича о сильном сражении под Кинбурном, не мог я тот час отправить к Вам, матушка Всемилостивейшая Государыня, курьера, ибо донесение его было столь кратко, что я никаких обстоятельств дознать не мог. Вчерашнего же числа получил полную реляцию, которой по слабости после труда и ран прежде он написать не мог. Дело было столь жарко и отчаянно от турков произведено, что сему еще примеру не бывало. И естли б Бог не помог, полетел бы и Кинбурн, ведя за собою худые следствия. Должно отдать справедливость усердию и храбрости Александра Васильевича. Он, будучи ранен, не отъехал до конца и тем спас всех. Пришло все в конфузию и бежали разстроенные с места, неся на плечах турок. Кто же остановил? Гранодер Шлиссельбургского полку примером и поощрениями словесными. К нему пристали бегущие, и все поворотилось. Сломили неприятеля, и конница ударила, отбили свои пушки и кололи без пощады даже так, что сам Генерал Аншеф не мог уже упросить спасти ему хотя трех живых. И одного, которого взяли, то в руках ведущих ранили штыком. Но он выздоравливает теперь у меня, которого показания послезавтра с курьером отправлю.

Сегодня имел я сильный параксизм и так ослабел, что не могу много писать. Извините, матушка.

Я выехал из Кременчуга и спешил сюда с тем, чтобы ехать в Херсон, но так ослабел, что ей Богу не в силах. Дни чрез два отправлюсь и побываю в Кинбурне. Нужда требовала взять мне квартеру здесь по близости к Бугу, где зачали часто показываться партии турецкие. К Херсону же зделал я новую дорогу, по которой отсюда сто верст меньше. Теперь ожидаю, что зделает вооружение херсонское на Лимане. Ежели завтре получу известие, того же часу отправлю.

В Польше хлеба недостаточно и дорог. Сколько я ни старался, но не мог закупить, кроме весьма малого числа. Простите, матушка Всемилостивейшая Государыня… Атаку распоряжал француз Тотт, который просверливал пушки в Царе Граде. Они положили взять или умереть. Потому их суда, на которых перевозили, отошли прочь, оставя без ретирады».

Екатерина II – Г.А. Потемкину (октября 16 ч., 1787):

«Друг мой Князь Григорий Александрович. Вчерашний день к вечеру привез ко мне подполковник Баур твои письма от 8 октября из Елисаветграда, из коих я усмотрела жаркое и отчаянное дело, от турков предпринятое на Кинбурн. Слава Богу, что оно обратилось так для нас благополучно усердием и храбростию Александра Васильевича Суворова и ему подчиненных войск. Сожалею весьма, что он и храбрый Генерал-Майор Рек ранены. Я сему еще бы более радовалась, но признаюсь, что меня несказанно обезпокоивает твоя продолжительная болезнь и частые и сильные пароксизмы. Завтра однако назначила быть благодарственному молебствию за одержанную первую победу. Важность сего дела в нынешнее время довольно понимательна, но думаю, что ту сторону (а сие думаю про себя) не можно почитать за обезпеченную, дондеже Очаков не будет в наших руках. Гарнизон сей крепости теперь, кажется, противу прежняго поуменынился; хорошо бы было, естьли б остаточный разбежался, как Хотинский и иные турецкие в прошедшую войну, чего я от сердца желаю.

Я удивляюсь тебе, как ты в болезни переехал и еще намерен предпринимать путь в Херсон и Кинбурн. Для Бога, береги свое здоровье: ты сам знаешь, сколько оно мне нужно. Дай Боже, чтоб вооружение на Лимане имело бы полный успех и чтоб все корабельные и эскадренные командиры столько отличились, как командир галеры «Десна». Что ты мало хлеба сыскал в Польше, о том сожалительно. Сказывают, будто в Молдавии много хлеба, не прийдет ли войско туда вести ради пропитания?

Буде французы, кои вели атаку под Кинбурн, с турками были на берегу, то вероятно, что убиты. Буде из французов попадет кто в полон, то прошу прямо отправить к Кашкину в Сибирь, в северную, дабы у них отбить охоту ездить учить и наставить турков.

Я рассудила написать к Генералу Суворову письмо, которое здесь прилагаю, и естьли находишь, что сие письмо его и войски тамошние обрадует и неизлишно, то прошу оное переслать по надписи. Также приказала я послать к тебе для Генерала Река крест Егорьевский третьей степени. Еще посылаю к тебе шесть егорьевских крестов, дабы розданы были достойнейшим. Всему войску в деле бывшим жалую по рублю на нижние чины и по два – на унтер-офицеры. Еще получишь несколько медалей на егорьевских лентах для рядовых, хваленых Суворовым. Ему же самому думаю дать либо деньги – тысяч десяток, либо вещь, буде ты чего лутче не придумаешь или с первым курьером ко мне свое мнение не напишешь, чего прошу, однако, чтоб ты учинил всякий раз, когда увидишь, что польза дел того требует. Сказывают, Князь Нассау к тебе поскакал, а Линь все еще здесь и от своего двора ни о своем произвождении и ни о чем неизвестен.

Прощай, мой друг. Который день я от тебя имею курьера, тот день я поспокойнее, а в прочие дни в уме и помышлении все одно нетерпение знать, что у вас делается и каков ты.

Прощай, Бог с тобою.