Читаем Жизнь и судьба: Воспоминания полностью

Жизнь и судьба: Воспоминания

Уроки лосевские очень мне пригодились, и не только при руководстве аспирантами и диссертантами (их за мою долгую жизнь — несколько десятков), но и для собственной работы. Когда не стало Алексея Федоровича и я решила о нем писать книгу, я не только перечитала его ранние труды, но все законспектировала, распределила темы, идеи, образы, особенности стиля в его научных произведениях (все собрано у меня в картотеке); изучила всю переписку его и Валентины Михайловны (выписала оттуда необходимые тексты, чтобы потом их не разыскивать в архиве), пересмотрела все его и ее дневники, все, что связано с семьей Соколовых, и опять-таки сделала необходимые точные выписки, собирала факты о лицах, им упоминаемых (в журналах, газетах, книгах), проверяла биографии современников. Набрала столько материала, что это позволило мне написать книгу «Лосев» за три отпускных лета (каждое лето по два месяца) — с 1993 по 1995 год (учитывая новые материалы, полученные из ФСБ). Многие удивлялись — как можно по два месяца в отпуск поработать три раза, и книга готова. Но зато подступы к ней начались сразу же с 1988 года, со дня кончины Алексея Федоровича. Он учил подготавливать и обдумывать долго и внимательно, а когда ясность очевидна, пишется само, без натуги, без всякого самопринуждения.

И особенно интересно, когда лосевские идеи исследуются не на античном материале, а на современном: хотя бы символ солнца в «Тихом Доне» или миф у Горького — и символы, и мифы живы вечно, только надо точно знать, что они собой представляют, избегая всякой путаницы и дилетантства, ненавистных Алексею Федоровичу. Его уроки пошли мне впрок с молодых лет, и, следуя его принципам, я сама уже долгие годы учу свою молодежь. Нет, лосевская традиция не прерывается.

А творчество его стало набирать силу и постоянно расцветать заново с годов шестидесятых, когда открылась новая страница нашей с ним общей жизни. Главное — Лосева печатают, издают.

Но если начинается серьезная издательская деятельность, значит, и настроение наше общее (а как же иначе) улучшается. Все-таки уходят в прошлое жалкие институтские публикации, из-за которых страдали мы втроем вместе с Валентиной Михайловной, страдали и радовались одновременно, если уж говорить правду, не думая о том, как будут судить об искажениях в тексте (чтобы иностранщину любую выкинуть, никаких ссылок на иностранцев, — попадешь в космополиты, да еще пафосные предисловия под бдительным надзором всемогущего парткома и Тимофеевой лично).

А раз настроение улучшается, то и возвращается старая лосевская любовь — театр, драма, музыка, опера, даже оперетта, — все что прервано арестом, лагерем, войной. И Мусенька бы одобрила, сама душа ее — музыкальна и драматически антиномична.

Как она старалась последние годы жизни, покупая проигрыватели, приемники разного типа (слушать все равно нельзя — забивают иностранцев), бесчисленные пластинки (одного Шаляпина десятки в отдельном футляре). Водрузила в кабинете однажды проигрыватель, скрытый в симпатичном шкафчике, куда можно складывать пластинки. Но почему-то все эти новшества быстро устаревали, портились, приходилось от них избавляться, хоть и жалко, а вот шкафчик сам по себе так и остался в кабинете Алексея Федоровича, и приспособили его (сразу можно догадаться) под книги. Это уж в дальнейшем наши молодые друзья содействовали более совершенным инструментам, и последнее приобретение сделал Миша Нисенбаум (сам тонкий музыкант) на радость Алексею Федоровичу — и появилось новое поколение долгоиграющих дисков. А куда девать старые? Да еще Алексей Федорович составляет список любимых им музыкальных вещей и их исполнителей (хотя Шаляпина страшно слушать «Лежу я в темной могиле» — «In una tomba oscura…»). Вот этот список, мне продиктованный (курсивом особенно желательные):

Симфонии

Бетховен № 3,5,7

Чайковский № 3, 4, 5, 6

Глазунов № 7, 8, 9

Скрябин № 1, 2

Танеев № 3

Малер № 7, 8, 9

Увертюры

Бетховен «Кариолан», «Эгмонт»

Чайковский «Франческа да Римини», «Манфред»

Симфонические картины

Римский-Корсаков «Шахразада»