Жизнь Иисуса

Наконец настает день, когда Сын Человеческий просияет в славе на глазах трех Своих друзей, чтобы потом возлюбленный ученик мог написать «о том, что было от начала, что мы слышали, что мы видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни…»

И вот Он повел их на гору. Если то была гора Фавор, как гласит предание, восходящее к святому Кириллу Иерусалимскому, то это было недалеко от Назарета: во времена укромной назаретской жизни Он, должно быть, часто уходил туда, чтобы побыть наедине с Отцом. На ее вершине лежала деревушка, но Он без труда нашел и уединенное место.

Даже если это было днем, Его светлый, как солнце, Лик затмил небо и от снежной белизны Его одежд померк весь мир. От бедного Иудея, одетого в грубошерстный хитон, исходило сияние. Это тот самый свет, который мы всегда узнаем в рассказах тех, кто видел Иисуса — от Павла из Тарса до маленькой Бернадеты Субиру: свет, который созерцали слепые глаза старого Товия.

Три человека, вопившие от ужаса, когда Иисус, идя по воде, приближался к лодке, не испытывали никакого страха перед Его источающим свет лицом. Человек, который ведет себя как Бог, пугает. Но когда является сам Бог, то страх исчезает, уступая место благоговению и любви. Вот Моисей, а вот Илия… Что может быть проще? Так же, как это случится с путниками в Эммаусе, ученики почувствовали горение сердец; они говорят: «Господи! хорошо нам здесь быть…» А в Эммаусе они скажут почти такие же слова: «Останься с нами, потому что день уже склонился к вечеру». Петр предлагает поставить три кущи — одну для Иисуса, другую для Моисея и третью для Илии. Ночной туман сгустился над ними, и голос оттуда поверг их ниц: «Сей есть Сын Мой возлюбленный…»

Они лежали, распростершись на земле, пока их не коснулась чья-то рука. Иисус был один — с обычным лицом, в обычном хитоне. С равнины доносились привычные звуки. Но они сочли, что сами навсегда изменились. Однако Петр вспомнит сияние этого Лика после отречения, когда закованный цепями Сын Человеческий повернет к нему измученное лицо. Вспомнит это и Иоанн, когда будет стоять у подножия Креста не отрывая глаз от поникшей головы в крови и гное.

Спускаясь в долину, Иисус велел до Его воскресения никому не говорить о виденном. Итак, не теряя времени, Он решил воспользоваться тем, что вера их окрепла, и поговорить с ними о Своей смерти. Три ученика вновь смутились: на ум им приходили сохранившиеся в памяти отрывки из Писаний:

— Книжники говорят, что Илии надлежит прийти прежде…

Когда Иисус ответил, что Илия уже приходил, они поняли, что Он имеет в виду Иоанна Крестителя:

— Книжники поступили с ним, как хотели. Так и Сын Человеческий пострадает от них.

Как медлительны они в вере! Как противится их природа Божественной благодати! Природа иудеев… Им хочется завоевывать успех, одерживать победы над врагом, собирать горящие угли на Его голову. Нужно было укрепить их веру, и Господь снова терпеливо берется за дело.

На следующий день после Преображения к Нему присоединились остальные ученики, смущенные тем, что они не смогли исцелить лунатика. Он тут же объяснил им: «По неверию вашему…» и добавил:

— Если будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе: перейди отсюда туда — то она перейдет…

Вновь Он принуждает их смотреть на то, чего они не хотят видеть, ставит их перед тем, что они отвергают:

— Сын Человеческий предан будет в руки грешников, и убьют Его; и в третий день воскреснет.

Кто осмелится возразить? Все помнят Его недавнюю гневную отповедь Петру. Они молчат, втайне противясь, и им вовсе не легче от обещания Воскресения: это слово ничего не говорит их уму.

Подходя к Капернауму, они уже забыли об этих мрачных пророчествах и ухватились за ребяческую надежду: они обретут величие, власть, славу. Но не все в равной мере! Среди них не раз вспыхивали тайные споры, порожденные ревностью, — особенно, когда малое стадо оказывалось чуть поодаль от Учителя. Но вдруг раздался нетерпеливый, грозный голос:

— О чем беседуете вы?

Лгать бессмысленно. Все знали, что Господь спрашивает для виду, любое их слово Ему известно. Тем не менее никто не осмеливается признаться, что они спорили о том, кто из них больше…

Иисус молчал, пока они не достигли Капернаума и не вошли в дом (очевидно, это был дом Петра). Усевшись вокруг Него, они опустили головы, пережидая гнев этого Агнца, который иногда мог впасть и в ярость. Но с той лаской в голосе, которой они сейчас не ждали и которая не переставала волновать их даже после трех лет общения с Ним, Иисус сказал:

— Кто хочет быть первым — будь из всех последним и всем слугою.

Он решил пока не говорить с ними больше о Кресте и только сказал им, что Своим возлюбленным Он предназначает последнее место; эти слова вновь разрушили их мечты о могуществе. И так как они отвернули от Него свои нахмуренные лбы и отвратили маловерные сердца, Господь протянул руку к одному из детей, которые вошли следом и окружили Его, и привлек ребенка к Своим коленям:

— Если не будете, как эти малые дети, не войдете в Царствие Божие.

Затем добавил: