Жизнь, которую мы создали. Как пятьдесят тысяч лет рукотворных инноваций усовершенствовали и преобразили природу

Неловко признаваться, но про странствующих голубей я узнала только в аспирантуре. Мой первый исследовательский проект по древней ДНК ставил целью выяснить, был ли додо разновидностью голубя, как предполагали некоторые, или отдельной линией – близким родственником голубей. Чтобы ответить на этот вопрос, мне нужна была ДНК додо, и я рассчитывала получить разрешение отпилить крошечный кусочек кости знаменитого додо из музея естественной истории при Оксфордском университете. Для куратора зоологических коллекций Малгоси Новак-Кемп, женщины хрупкой, но темпераментной, каждый экспонат составлял предмет колоссальной гордости. Малгося, конечно, была не прочь, чтобы экспонаты послужили науке, однако ей претила мысль, что кто-то будет сверлить в них дырки. Согласившись помочь мне с исследованием, она потребовала, чтобы я, прежде чем получить разрешение буравить додо, продемонстрировала ей свое мастерство (уж какое есть) на менее ценных мертвых птицах.

Малгосе очень хотелось похвастаться своей коллекцией вымерших голубей, и она потащила нас с Иэном Барнсом вверх по каменной лестнице в роскошный зал, где помещались запасники (похоже, стоит мне влипнуть в неприятную историю в каком-нибудь музее – и Иэн сразу тут как тут). Зал был заставлен рядами металлических шкафов от пола до потолка. Они различались только надписями на белых карточках, приклеенных скотчем к дверцам, – там значились таксономические названия хранившихся внутри мертвых существ: Galliformes, Anseriformes, Psittaciformes…

Малгося велела нам ждать у двери и скрылась в глубине зала в поисках шкафов с мертвыми голубями – Columbiformes

. Несколько минут слышались только торопливые шаги, звуки выдвигаемых ящиков, лязг и звон открываемых и закрываемых дверец и иногда – ругательства на смеси английского и польского. Мы с Иэном смущенно ждали, не зная, что лучше – предложить помочь или не соваться под руку, как нам и велели. Наконец Малгося вернулась – с победоносным видом, кипой бумаг в одной руке и маленьким чучелом на подставке в другой: странствующий голубь в ярком оперении восседал на тонкой ветке американского каштана. Пока Малгося спешила к нам, пробираясь через лабиринт шкафов, глаза ее сияли от смеси восхищения и материнской гордости. Дрожащим от избытка чувств голосом она сказала, что это чучело стояло в главном зале, но его вернули в запасники, когда экспозицию поменяли, и что я, если хочу, могу взять маленькую пробу с подушечки лапки голубя для моих исследований ДНК.

Дальнейшее навсегда запечатлелось в моей памяти. Пол запасника был неровный, плитки на нем перекосились – что совершенно неудивительно для здания, которым непрерывно пользовались с пятидесятых годов XIX века. Когда Малгося сделала очередной шаг в нашу сторону, не сводя с голубя глаз и думая только о нем, она оступилась на расшатавшейся плитке. Ей удалось сохранить равновесие, и, к счастью, обошлось без опасного падения – она лишь припала на одну ногу. Но от резкого движения чучело в ее руках дрогнуло, и мы все затаили дыхание. Голубь качнулся, потом замер… Мы вздохнули с облегчением – и тут же услышали тихое «щелк»: это треснула ветка, на которой он сидел. Мы в ужасе смотрели, как птица сначала кувырнулась вперед, а потом ударилась о подставку головой и ее лапки взметнулись кверху. Голубь, словно бы в замедленной съемке, устремился к полу, сделав по меньшей мере одно сальто-мортале, перед тем как с глухим стуком шлепнуться на спину. Мы с Иэном, не мигая, глядели на поверженного голубя: смотреть на Малгосю мы оба боялись. Но и это было еще не все. Примерно через секунду после падения голова голубя аккуратно отделилась от тела и, окончательно опозорив своего владельца, покатилась в сторону; негромкое «тук, тук, тук» отдавалось эхом в рядах шкафов каждый раз, когда клюв ударялся о каменный пол.

Но я, разумеется, все же поступила как любой уважающий себя молодой исследователь: взяла пробу тканей с подушечки лапки голубя и выделила ДНК.