Жизнь Лавкрафта

   Однако осенью 1919 года Лавкрафт подпадет под влияние ирландского фантаста лорда Дансени и, по меньшей мере, два года подряд станет писать исключительно подражания своему новому кумиру. Во многих смыслах влияние Дансени окажется позитивным - оно предложит Лавкрафту новые пути выражения своих философских идей и новые изобразительные средства; но в других смыслах оно затормозит его художественное развитие, временно отвратив от того стремления к топографическому и историческому реализму, который позднее станет фирменным знаком произведений Лавкрафта. Лавкрафту понадобятся годы, чтобы изжить влияние Дансени, и когда это, наконец, произойдет (попутно он познакомится с такими авторами, как Артур Мейчен и Элджернон Блэквуд), начнется самая значительная и знаменитая часть его творческого пути.

   В этот период Лавкрафт также учился писать фантастические стихи. До 1917 г. его поэзия была исключительно георгианской; теперь же Лавкрафт стал понимать, что способен на большее, чем просто воскрешать атмосферу XVIII века. В его ранних фантастических стихах, разумеется, преобладает влияние По. Хотя Лавкрафт владел работами "Кладбищенских поэтов" XVIII века - в том числе "Созерцаниями и Раздумьями" Джеймса Герви (1746-47) и "Ночными думами" Эдварда Янга (1742-45) - непохоже, чтобы они оказали на него большое влияние.

   Дивный образчик его первых фантастических стихов - 302-строчное стихотворение, написанное в 1916 г., "Ночной кошмар По-эта". Эта работа напоминает винегрет: она начинается с 72 строк героических двустиший; ее основная часть написана белым стихом пентаметром и имеет дополнительный заголовок "Aletheia Phrikodes" ("Страшная Правда") с чеканным эпиграфом на латыни (Omnia risus et omnia pulvis et omnia nihil = "Все есть смех, все есть пыль, все есть ничто"); далее следует 38-строчное заключение - опять в героических двустишиях. Это стихотворение посвящено воплощению довольно насмешливой морали, на которую намекают его подзаголовок ("Басня") и эпиграф из Теренция: Luxus tumultus semper causa est ("Излишества - всегда повод для беспокойства"). Нас знакомят с Лукуллом Лэнгвишем, который одновременно "знаток небес" и "гренков и пирогов"; он мечтает писать грандиозные стихи, но его вечно отвлекает собственный ненасытный аппетит. Как указывал Р. Боэрем, у него весьма значимое имя: Лукулл, естественно, аллюзия на римлянина Л. Лициния Лукулла, прославившегося своим гурманством, тогда как Лэнгвиш [то есть, Томный] - намек на Лидию Лэнгвиш, героиню "Соперников" Шеридана, которая, по словам Боэрема, подобно Лукуллу Лэнгвишу, "простовато-романтична".

   Являясь "бардом по призванью", на деле Лукулл всего лишь "в чине продавца" в бакалее. В один прекрасный день он натыкается на собрание сочинений По; очарованный его "весёлыми кошмарами", он полностью переключается на сочинение страшных стихов. В этом он, однако, не слишком преуспевает, пока однажды, после слишком обильной трапезы, ему не является жуткий кошмар (изложенный белым стихом). Комическое вступление довольно талантливо отпускает в адрес вечно голодного рифмоплета доброжелательные, но острые шпильки. Один из лучших моментов - тонкая пародия на Шекспира: "...or cast a warning spell / On those who dine not wisely, but too well".

   Но на белом стихе интонация резко меняется. Возможно, слишком резко. Лукулл от первого лица повествует о том, как его душа отправилась в космосе и повстречала некого духа, который посулил открыть ей все тайны вселенной. Этот поворот позволяет Лавкрафту выразить свое философию в самом чистом виде:

Внизу далёко серебрился блик

Вселенной нашей, каковую мы

По узости познанья своего

Бескрайней мним; со всех её сторон

Сияли, точно звёздный хоровод,

Миры иные, большие, чем наш,

Обильно населённые, хотя

Их жителей не восприняли бы

Как существа, поскольку у людей

Земная точка зрения на жизнь.

   И все же, по словам космического духа, "все миры, увиденные мной, / Лишь атом в бесконечности..." Основной месседж этой части - что вселенная бесконечна в пространстве и во времени, и в ней, кроме нашей, могут существовать и иные формы разумной жизни (жизни, которую мы можем и не опознать, как таковую), - мы находим уже в его ранних письмах. Это заставляет Лукулла задуматься о родной планете:

Я обратил послушливую мысль

К частице пыли, что дала моей

Телесной форме бытиё, в момент

Блеснувшей и погасшей; этот мир

Был лишь экспериментом, лишь игрой,

Включающей ничтожнейших существ,

Моральных паразитов, кои мнят

Себя венцом Природы и своё

Невежество возводят высоко...

   Лукулл (и Лавкрафт) питают презрение к человечеству из-за его "притязаний" на важность для Вселенной. Письмо от августа 1916 г. точно отражает эту мысль:

   Как самонадеянны мы, недолговечные создания, сам род которых - лишь эксперимент Deus Naturae, дерзко приписывая себе бессмертное будущее и достойное положение!... С чего мы взяли, что форма атомного и молекулярного движения, называемая "жизнью", - величайшая из всех форм? Возможно, главнейшее из существ - самое разумное и богоподобное из всех созданий - некий незримый газ!