Жизнь Маркоса де Обрегон

Это дьявольский порок, более захватывающий, чем все другие, каким предаются люди, ибо игрок никогда не бывает спокоен: если он проигрывает, он продолжает играть, чтобы отыграться; если выигрывает – чтобы выиграть больше. Он влечет за собой позор, пренебрежение добрым именем, нищету, от которой страдают жена и дети. Он делает скупым в необходимом, чтобы сохранить деньги для игры, и приводит к преждевременной старости. А когда человек много выигрывает, знакомые игроки начинают приходить играть в его дом, где, если он может переносить их, он подвергается со стороны всех дерзостям, обжигающим его душу. Так как большая часть их – люди без твердых правил, они позволяют себе говорить всякие вольности, а если не переносить этого молча, они больше не дадут ему выигрывать. Предающиеся этому пороку настолько ленивы – поведение людей низкого положения, – что забывают о чести, чтобы обильно есть и пить. Если играют кабальеро и те, кто обладает определенным доходом и состоянием, в то время, когда они бывают праздными после выполнения всех своих обязанностей, – это не заслуживает порицания, потому что они избегают таким путем поступков более вредных и безобразных. Но кто, имея четыре реала на содержание своего дома, проигрывает сто, – что может он сделать, как не заплатить их драгоценностями и одеждами своей жены, наготой и голодом своих детей? Он вынужден совершать еще худшие поступки, как этот несчастный, к которому питают отвращение даже те, кто являются его товарищами в его преступлениях, кражах, убийствах и насилиях.

Он окончил свои сетования, и так как уже наступила ночь, то допрос пажа прекратился и его поместили в отделение нашей пещеры, чтобы он не мог подать знака тем, кто – как они думали – шел вслед за ним, наказав нам, чтобы мы не говорили с ним ни слова и не давали ему никаких советов под страхом, что они нас убьют. Паж всю ночь вздыхал, и если по временам засыпал, то просыпался в величайшей тоске, а мы не имели смелости спросить его, на что он мог жаловаться или что с ним.

Так как разбойники были настороже из-за полученных сведений, ибо дело шло не меньше как об их жизнях, ночью они укрылись в таких местах, где их не могли бы найти, а таких мест было там достаточно. И из-за всякого шума, поднятого людьми или животными, они беспокоились и прятались. На рассвете они начали обходить пещеры, где они держали узниками задержанных путников, и когда они пришли в нашу, то нашли нас в том же положении, как оставили, не сказавшими пажу ни одного слова. Пажа они вызвали прежде всех других, желая заставить его сказать им все, что они спрашивали у него. Паж сказал очень учтиво и умно:

– Сеньор Роке Амадор, вчера я спросил, кто был главой и предводителем этих людей, потому что, если бы это были вы, я считал бы свое положение безопасным благодаря вашей доброй славе. Ибо не будет для вас подвигом мучить такого одинокого и жалкого червя, как я, ни марать вашу репутацию, применяя вашу доблесть на том, что скорее может обесчестить вас, чем увеличить вашу славу. Если, руководя и управляя такими необузданными людьми, вы приобрели славу, какой пользуетесь во всей Андалусии, то что стали бы говорить теперь, если вы разрушите это доверие к вам, унизив себя такой скромной добычей, вы, столь храбрый орел? Больше славы – сохранить уже приобретенную и добытую собственной отвагой репутацию, чем подвергать ее опасности и рисковать тем, что уже принадлежит вам. Вы всегда хвастались справедливостью и искренним состраданием. Было бы несправедливо, чтобы теперь только со мной вы обошлись иначе.

Мы в пещере очень внимательно прислушивались к красноречию, с каким говорил паж. А Роке Амадор, тронутый хорошими словами пажа, уверил его, что ему не будет причинено никакого вреда, если он будет говорить правду. Я был смущен, потому что мне показались знакомыми голос пажа и его манера говорить, но я не мог вспомнить, кто бы это мог быть. После приветливых слов Роке паж сказал:

– В таком случае, если некоторое сострадание к моей печали и моему одиночеству проникло в ваше жалостливое сердце, дайте мне слово за себя и за своих товарищей обращаться со мной так, как вы должны это сделать по своему характеру, без оскорбления, ни тайного, ни публичного.

На это тот отъявленный мошенник сказал:

– Эй, господин паж, раздевайтесь, потому что мы здесь не понимаем ни трескотни, ни насечки,[487] мы умеем только всадить немного свинца в тело того, у кого нет с собой денег.

На это паж остроумно ответил:

– Даже если он так же тяжел, как вы, дьявол сможет переварить его, потому что я вспоминаю, что я видел вас или другого, похожего на вас, подстреленным в Сьерра-Морене.

Роке рассмеялся и сказал ему:

– Слушай, скотина, паж говорит очень правильно; а вам я скажу, благородный человек, что я даю вам слово за себя и за своих товарищей не только не обижать вас, но даже оказать вам покровительство и помочь вам, насколько возможно.

– В таком случае, веря этому, – ответил паж, – я буду говорить как с человеком, исполненным отваги, сострадания и правдивости.