Жизнь. Милый друг. Новеллы

Их старший сын был призван в армию. Второй умер; Шарло пришлось крепко трудиться, помогая старику отцу прокормить мать и двух младших сестер.

Ему шел уже двадцать второй год, когда однажды утром к лачугам подъехал нарядный экипаж. Молодой господин с золотой цепочкой на жилете вышел из коляски, подавая руку седой даме. А эта пожилая дама сказала ему:

— Вот здесь, дитя мое, во втором доме.

И непринужденно, как свой человек, он вошел в хибарку Валленов.

Старая мать стирала свои передники; больной отец дремал, сидя у очага. Оба подняли голову, и молодой человек сказал:

— Здравствуй, папа! Здравствуй, мама!

Они привскочили от изумления. Крестьянка от волнения даже уронила мыло в корыто.

— Это ты, дитятко мое! Это ты, дитятко мое! — бормотала она.

Он обнял ее и расцеловал, повторяя: «Здравствуй, мама!» А старик, весь дрожа, говорил, как всегда стараясь казаться спокойным:

— Вот ты и воротился к нам, Жан. — Казалось, он paсстался с сыном всего с месяц назад.

И когда они окончательно признали друг друга, родителям захотелось поскорее выйти с сынком и показать его людям. Они потащили его к мэру, к помощнику мэра, к священнику и, наконец, к учителю.

Шарло, стоя на пороге своей лачужки, наблюдал за молодым человеком.

Вечером, за ужином, он заявил старику отцу:

— Ну, и дурака же вы сваляли, что попустили Валленам: отдать ихнего малыша.

Мать возразила с застарелым упорством:

— Я не хотела продавать свое дите!

Отец не отозвался ни словом.

Сын продолжал:

— И за что это на мою долю выпала такая напасть!

Папаша Тюваш раздраженно буркнул:

— Ты еще станешь попрекать нас, что мы тебя не отдали?

Парень грубо бросил:

— Да как же мне не попрекать вас, коли вы сущие болваны. Хороши родители, губят собственное дите! Уйти, что ли, мне от вас, — вы того стоите!

Старуха плакала, роняя слезы в тарелку. Она выговорила со стоном, проливая суп из ложки, которую подносила ко рту:

— Вот после этого и убивайся, чтобы выкормить ребят!

Парень сурово сказал:

— Лучше бы мне вовсе не родиться на свет, чем жить так, как я живу. Как увидал я того малого, так у меня кровь и закипела. Тут я и сказал себе: «Вот каков бы я был сейчас».

Он встал из-за стола.

— Вот что, уж лучше мне уйти от вас, потому как я день-деньской стану вас попрекать и прямо со свету вас сживу. Понимаете вы, я ни в жизнь вам этого не прощу!

Старики молчали, подавленные, глотая слезы.

Он продолжал:

— Нет, как подумаю об этом, прямо невтерпеж становится. Лучше уж мне уйти да поискать счастья в чужих людях!

Он распахнул дверь. В хижину ворвался шум голосов. Это Валлены праздновали возвращение сына.

Шарло топнул ногой и, повернувшись к родителям, крикнул:

— Ну вас, мужичье!

И исчез в ночной темноте.

ЗАВЕЩАНИЕ

Полю Эрвьё

Я знал этого высокого молодого человека, его звали Рене де Бурневаль. Он был приятен в обращении, хотя и несколько сумрачен, казался разочарованным во всем и отличался крайним скептицизмом, ясным и язвительным скептицизмом, который одним-единственным словом умеет разоблачить светское лицемерие. Он часто повторял: «Честных людей нет; во всяком случае, они честны только по сравнению с подлецами».

У него было два брата по фамилии де Курсиль, с которыми он никогда не встречался. Так как они носили разные фамилии, я считал их сводными. Я неоднократно слышал, что в этой семье произошла какая-то странная история, но подробностей мне не рассказывали.

Молодой человек мне очень нравился, и мы быстро подружились. Как-то вечером, когда мы вдвоем обедали у него, я спросил невзначай:

— Вы родились от первого или второго брака вашей матери?

Он слегка побледнел, потом покраснел и немного помолчал в явном смущении. Потом, улыбнувшись своей спокойной и грустной улыбкой, сказал:

— Если вас это интересует, мой друг, я расскажу вам про особые обстоятельства моего рождения. Я считаю вас человеком умным и потому не боюсь, что наша дружба может поколебаться, а если бы она поколебалась, я перестал бы ею дорожить.

Моя мать, госпожа де Курсиль, была маленькая женщина, хрупкая и боязливая; господин де Курсиль женился на ней ради денег. Жизнь ее была мученичеством. Ее нежная, робкая, чуткая душа постоянно страдала от грубого обращения человека, который должен был быть моим отцом, — одного из тех мужланов, которых называют деревенскими вельможами. Уже месяц спустя после свадьбы он жил со своей служанкой. Были у него и другие любовницы, жены и дочери его фермеров, что, однако, не помешало ему иметь двоих детей от жены а вместе со мной нас считалось трое. Моя мать всегда молчала; в этом вечно шумном доме она жила, как маленькая мышка, вот-вот готовая забиться в свою норку. Обезличенная незаметная, трепещущая, она смотрела на людей светлыми беспокойными глазами, глазами запуганного существа, которое не покидает страх.

А между тем она была хороша, очень хороша: белокурая, с застенчиво-пепельным оттенком волос, словно они чуть выцвели от вечной боязни.