Жизнь. Милый друг. Новеллы

В числе приятелей господина де Курсиль и частых посетителей нашего замка был один отставной кавалерийский офицер, вдовец, человек чувствительный и пылкий, подчас внушавший страх, способный на самые решительные поступки. Его звали господин де Бурневаль, я ношу его имя. Это был высокий худой мужчина с длинными черными усами. Я очень похож на него. Он был начитан и мыслил совсем иначе, чем люди его класса. Его прабабка была подругой Жан-Жака Руссо, и он, казалось, унаследовал что-то от этой связи. Он знал наизусть «Общественный договор», «Новую Элоизу» — все те философские сочинения, которые издавна подготовляли крушение наших старинных обычаев, предрассудков, наших устаревших законов и нелепой морали.

Он, как видно, любил мою мать и был любим ею. Эта связь была настолько скрытой, что никто о ней и не подозревал. Бедняжка, заброшенная, тоскующая, неизбежно должна была привязаться к нему со всей силой своего отчаяния и заимствовать весь образ его мыслей, его теорию свободного чувства, дерзаний свободной любви; но она была до того робка, что не отваживалась высказываться вслух, и все это таилось, собиралось, нарастало в ее сердце, которое навсегда осталось замкнутым.

Мои братья были грубы и неласковы с ней, как и их отец, и, привыкнув к тому, что в доме ее ни во что не ставили, обращались с ней почти как с прислугой.

Из ее сыновей только я один по-настоящему любил ее, и она любила только меня.

Она умерла. Мне было тогда восемнадцать лет. Должен добавить, чтобы вам стало понятно все последующее, что над господином де Курсиль был учрежден опекунский надзор, что супруги владели раздельным имуществом, и моя мать благодаря гибкости закона и преданности умного нотариуса сохранила за собой право составить завещание по своему усмотрению.

Нас известили, что завещание хранится у этого нотариуса, и пригласили присутствовать при вскрытии.

Я помню все, как будто это происходило вчера. То была потрясающая, драматическая, комическая, непредвиденная сцена, которую вызвал посмертный бунт покойницы, ее протест, крик освобождения, прозвучавший из глубины могилы этой мученицы, загубленной при жизни нашими нравами и бросившей отчаянный призыв к независимости из своего заколоченного гроба.

Человек, считавший себя моим отцом, полнокровный толстяк, похожий на мясника, и оба моих брата, рослые малые двадцати и двадцати двух лет, ждали, спокойно сидя в креслах. Господин де Бурневаль, также получивший приглашение, вошел и стал позади меня. Он был в наглухо застегнутом сюртуке, очень бледный, и то и дело покусывал свои усы, в ту пору уже начавшие седеть. Он, без сомнения, был готов к тому, что произошло потом.

Нотариус запер дверь на ключ и, сломав красную сургучную печать, вскрыл конверт и приступил к чтению завещания, содержание которого не было ему известно.

Внезапно умолкнув, мой друг встал, вынул из письменного стола старый документ, развернул его, прижал к губам и снова заговорил:

— Вот завещание моей дорогой матери:

«Я, нижеподписавшаяся, Анна-Катрина-Женевьева-Матильда де Круалюс, законная супруга Жана-Леопольда-Жозефа-Гонтрана де Курсиль, находясь в здравом уме и твердой памяти, выражаю здесь свою последнюю волю.

Я прошу прощения у бога, а также у дорогого сына моего Рене за то, что собираюсь совершить. Я знаю, мой сын достаточно великодушен, он поймет и простит меня. Я страдала всю жизнь. Муж женился на мне по расчету, пренебрегал мною, был несправедлив ко мне, угнетал и беспрестанно обманывал меня.

Я прощаю ему, но я ничего ему не должна.

Мои старшие сыновья не любили меня, не баловали меня вниманием и едва почитали меня за мать.

При жизни я исполняла в отношении их свой материнский долг; после смерти я ничего не должна им. Узы крови — ничто, если они не освящены прочной, постоянной привязанностью. Неблагодарный сын хуже чужого: он преступник, потому что не имеет права быть равнодушным к матери.

Я всегда трепетала перед людьми, перед их неправедными законами, их бесчеловечными обычаями и позорными предрассудками. Перед лицом бога я ничего не страшусь. Умирая, я отбрасываю постыдное лицемерие; я осмеливаюсь высказать свои мысли, объявить и засвидетельствовать тайну своего сердца. Итак, всю ту долю моего состояния, которой я располагаю по закону, я завещаю моему другу и возлюбленному Пьеру-Жерме-Симону де Бурневаль с тем, чтобы впоследствии она перешла к нашему дорогому сыну Рене. (Эта моя воля изложена более подробно в дополнительном нотариальном акте.)

И перед лицом всевышнего судьи, который слышит меня, я объявляю, что прокляла бы небо и жизнь, если бы не глубокая, преданная, нежная, непоколебимая привязанность, которую я встретила со стороны моего возлюбленного; в его объятиях я поняла, что господь создал свои творения, чтобы любить, поддерживать, утешать друг друга и плакать вместе в горькие минуты.