Жизнь начерно

Однажды, когда Татьяна ещё училась в институте, Изабелла Петровна взялась как-то разбирать её письменный стол. В нижнем ящике, среди старых конспектов обнаружила тонкую пачку перехваченных резинкой писем. Все они были адресованы отцу, когда тот лежал в больнице с сердцем. Дрожа от нетерпения, мать вскрыла первое, что попалось под руку, и сразу наткнулась на приторное сюсюканье: «Дорогой папочка, – писала дочь, – ты главное ни о чём не волнуйся. Я тебя очень люблю. Тётю Дусю я обязательно навещу…» – и всё в таком же духе. Остальные письма полны были тех же слащавых признаний. И это писала Танька, от которого слова доброго не дождёшься! К тому же выяснилось, что она знается не только с психической Дуськой, но и с Зинаидой Николаевной, тайком шляясь к той в гости. Выходит, отец со своей роднёй, и чужая бабка ей дороже родной матери?!

Изабелла хотела порвать письма, но взяла себя в руки. Затаила обиду. На дочь за то, что та, оказывается, способна на телячьи нежности. На мужа, которому они достаются. На их общую тайну, существовавшую помимо неё, на подпольное чувство – незаслуженное, неправомерное, неподвластное её воле. Уж она-то себе цену знала! Но отчего-то эти двое не считались с её самооценкой. И вообще ни в грош её не ставили! Следом накатила обида на судьбу за все унижения, предательства, за неоценённую её жертвенность. Изабелла Петровна почувствовала себя горько и подло обманутой.

Когда вернулся с работы Толик, первым делом потребовала объяснений у него. Но тот лишь привычно махнул рукой и отправился на кухню чистить картошку. Через десять минут на плите зашкворчало, он вышел розовощёкий, миролюбивый – видно где-то уже приложился! – полез обниматься и признаваться в любви.

Танька – та наоборот, зыркнула зверем и запёрлась в комнате. Ни слова не сказала в своё оправдание. Но после этого ни разу Изабелла Петровна не могла отыскать ни листочка личного. А потом и вовсе появились компьютеры, и Татьянина жизнь стала для неё непроницаемым чёрным ящиком. Впрочем, дочь никогда не отказывала матери в её просьбах о помощи – отвезти, привезти, купить, забрать – это пожалуйста. Но делала всё без огонька, бесчувственно, точно робот. А Изабелле Петровне требовалась любовь. И дочерняя нежность, положенная ей по праву кровного родства.

Несколько раз Татьяна писала матери письма. Но Изабелла Петровна на них не отвечала. «Что толку? Зачем связываться с больными людьми?!» – думала она, читая торопливые, плачущие навзрыд строки. Совершенно же ясно, что подобный бред мог написать лишь человек не в себе. Танька таковой и была. Как и папаша её на старости лет. Видимо, Дуськины гены как-то передались по кривой в Толиков род. Эх, природа мать!

Лишь культура, книги и интеллектуальное общение спасали Изабеллу Петровну от скуки и примиряли с несправедливостью судьбы. Да ещё сериалы по телевизору, уносящие в дальние дали, да кроссворды, да подруги, которым в любое время можно было рассказать о своём сиротстве, о постылом муже, отнявшем лучшие годы её жизни, о Танькиной неблагодарности. Тем и утешалась.

В третьем часу ночи зазвонил телефон. Изабелла Петровна убавила звук телевизора и, путаясь в полах халата, поспешила в коридор. Кто бы это мог быть в такой час?

– Не спишь? – спросил глухой, отдалённо знакомый голос.

– Кино смотрю, – механически ответила полуночница. – Кто это? – рука, сжимающая трубку, дрогнула.

– Белла, ты что, не узнаёшь меня? – удивился собеседник по ту сторону провода.

– Нет, – пробормотала женщина.

– Беллочка, ну хватит притворяться! Лучше скажи, ты уже придумала имя?

– Какое ещё имя?! – вспыхнула Изабелла Петровна. – Что за глупый розыгрыш? Прекратите немедленно! Кто вы? Если сейчас же не представитесь – сообщу в полицию! – приклеенное к трубке ухо уловило издевательский смешок.

– Пожалуйста, если ты забыла – напомню: Анатолий Григорьевич Светлаков! – отрапортовал ночной абонент. – Белла, ну хватит дуться! Лучше скажи – как назовёшь нашу дочку? Я уверен – это будет девочка! Такие красивые мамы должны рожать только дочек!

– Никакой дочки не будет! Ты меня обманул! Ты любишь её больше, чем меня! – взревела Изабелла Петровна. – Сволочь! Предатель!

– Что ты такое говоришь, Беллочка! Как я могу её любить больше тебя?! Её же нет! И потом я никого никогда не смогу полюбить больше, чем тебя!

– Врёшь, скотина! Смог! Смог! – вопила в трубку Изабелла Петровна. – Поэтому её не будет! Никогда!

Телевизор сам собой прибавил громкость и по квартире разлилась ария Ленского из «Евгения Онегина». В стену заколотили. Изабелла Петровна швырнула трубку и распалённая кинулась к висящему в простенке зеркалу. Оттуда на неё смотрела медноволосая красавица с узкими монгольскими глазами. Шелковый халат разметался над круглым животом. Из кромешной тьмы, сгустившейся позади медноволосой, выступил Толик – но не тот молодой, только что говоривший с нею по телефону, а старый – с впалыми щеками, небритый, в больничной пижаме. Он улыбался пустым ртом и тянул к ней узловатые руки: «Белла, Беллочка, рыжая белочка…».