Жизнь наверху

— Бог мой, у меня же совещание! — Я подарил его обворожительной — как я горячо надеялся — улыбкой: специалиста по счетно-вычислительным машинам и даже просто квалифицированного счетного работника не так-то легко заполучить в наши дни.— Я должен мчаться, мистер Хиллингтон. Я переговорю с мистером Брауном, обещаю вам.

— Благодарю вас,— сказал он.— Мне вот еще что хотелось вам сказать…— Он с нежностью, почти любовно, поглядел на счетную машину.— Я не жалуюсь на машину. Право же, мистер Лэмптон, это чудесная штука.

— Так же, как и счеты,— заметил я.

— Я вас как-то не понял, мистер Лэмптон.

— Электронный мозг нам не подвластен,— сказал я.— Ведь я всего-навсего бухгалтер. Ну а со счетами проще.

— А! Теперь ясно,— сказал он.

— Отлично. И перестаньте расстраиваться. У нас здесь скоро снова защелкают костяшки.

— Что такое насчет костяшек? — спросил Ралф Хезерсет, возникая из-за спины Хиллингтона.

— Так, ничего.

На Хезерсете был светло-коричневый в клетку костюм, более уместный для игры в гольф, чем для производства стали, и хотя я скорее, чем он, имел право находиться в отделе счетно-вычислительных машин, при виде его у меня возникло ощущение, что это уже не один из отделов фирмы «Э. З. Браун и К°», а комната в клубе, членом которого я не состою.

— Я делился с мистером Лэмптоном моими опасениями,— сказал Хиллингтон. Выражение, появившееся на его лице, легко можно было истолковать как испуг.— Я не слышал, как вы вошли, мистер Хезерсет. Извините.— Он направился к картотеке в самом дальнем конце комнаты и, понизив голос, принялся что-то втолковывать девушке, сидевшей за столом.

— Я брожу здесь, словно дикий зверь в джунглях,— заметил Хезерсет.— Мощные бока вздымаются, ноздри раздуваются… Дело в том, что ваш тесть снова отсылает меня назад с пустыми руками. Стоит только нашему правлению заподозрить, что поставщик собирается нас надуть и что моему папа великолепно это известно, как мой папа немедленно с ними соглашается, а затем посылает к поставщику меня. Он не любит посылать кого-нибудь поумнее и половчее. Говорит, что это их обескураживает и отнимает последние крохи драгоценной уверенности в себе. Очень тонкий психолог мой папа. Умеет найти применение даже таким болванам, как я.— Он зевнул.— Пожалуй, погляжу-ка я одним глазком на эту вашу хитрую машинку, ладно? Может, этот малый с карандашами и ручками в кармане покажет мне ее?

Я посмотрел на Хиллингтона, который подошел еще ближе к девушке, сидевшей возле картотеки. Лица ее я не видел — только длинную нежную шею и большую копну черных волос, но в том, как она склонила голову к плечу, было что-то очень юное.

— Он занят сейчас,— сказал я.— Но я уверен, что для вас он все бросит. Если вы в самом деле хотите познакомиться с этой штукой… Разве в вашей конторе нет такой машины?

— У нас не совсем такая,— сказал он.— Наша делает так: клик-клик-клик-щелк, а ваша: щелк-клик-щелк-клик. Сие чрезвычайно важно.— Он направился к Хиллингтону.— Я не прощаюсь с вами, дружище,— бросил он мне через плечо.

— Всего хорошего! — сказал я машинально.

Я забыл о нем, как только вышел за дверь. Я торопливо вспоминал все, что услышал от Хиллингтона. Вывод был ясен. Скоро здесь начнется гигантская неразбериха. И кто-то должен будет ее распутать. Кто-то, кто работал до седьмого пота, выворачивал себя наизнанку, чтобы занять кресло в правлении. Кто-то, кто не несет ответственности за эту путаницу, а, наоборот, с самого начала предостерегал Брауна против слишком поспешного перехода от старой системы к новой. Мало сказать — поспешного; подобно тому как колесо должно быть совершенно круглым, чтобы успешно служить своему назначению, так и работа счетно-вычислительной машины должна быть организована по определенной системе. Теперь эта система должна претерпеть некоторые изменения и вместе с тем в основе своей все же остаться прежней. И кому-то, если он хочет получить место в правлении, нужно, не теряя времени, получше изучить все, что касается работы счетно-вычислительных машин. Я распахнул стеклянную дверь и вышел на солнечный свет, с удовольствием обмозговывая эту задачу.

12

Двумя неделями позже, уже в Лондоне, я все еще продолжал ее обмозговывать. Она оказалась далеко не такой простой, как я сначала предполагал. Впервые в жизни я почувствовал что-то вроде симпатии к Миддриджу. Даже посещение главной конторы флемвилской компании счетно-вычислительных машин, где я побывал после основательного завтрака в «Эпикурейце» с Тиффилдом, ничуть не прояснило мои мозги: я ушел оттуда с целой охапкой брошюр, разламывающейся от боли головой и десятью страницами заметок, в которых сам мало что понимал.