Жизнь наверху

И почему бы мне, собственно, не остаться,— причин, мешавших этому, не было. Сьюзен не ждала моего возвращения раньше завтрашнего дня. А то, что я освободил номер в отеле, не имело значения — ничего не стоит найти пристанище на одну ночь, думал я, расплачиваясь с такси на Кингс-Крос. Я остановился в нерешительности перед телефонной будкой, вертя в пальцах монету. Это было ребячество; но мне надоело быть взрослым, надоело быть образцовым мужем, надоело вести себя примерно.

Мне захотелось хотя бы раз в жизни делать то, что мне нравится, доказать Джин, что ее песенка — вздор… Если выпадет решка, я остаюсь; если выпадет решка, я позвоню Джин, как обещал, и еще раз посмотрю это ревю, но посмотрю уже по-другому, с большим удовольствием, так как буду знать, что мне предстоит получить то, к чему все так тщетно стремятся… Я буду ждать ее за кулисами, а потом мы поужинаем у «Прюнье»…

Монета упала вверх решкой. Я опустил ее в нагрудный кармашек, решив сохранить на память как символ моего раскрепощения. Но, снимая телефонную трубку, я вдруг почувствовал, что опоздал с этим звонком на десять лет. Теперь я уже слишком привык обдумывать последствия каждого своего поступка, слишком привык взвешивать все «за» и «против», стал слишком благоразумен, чтобы совершить какое-нибудь безрассудство.

Но откровенная радость Джин, когда она узнала меня, и ее свежий, почти детский голосок, довольно мило приправленный чуть-чуть театральным кокни, заставил меня на мгновение забыть о благоразумии.

— Я хочу быть с вами,— сказал я.

И в ту же секунду перед моими глазами возникла картина: Сьюзен в спальне берет телефонную трубку. Телефонный аппарат у нас в спальне был желтый, в тон портьер, и я отчетливо видел его и так же отчетливо слышал голос дежурной, с явным удовольствием сообщающий Сьюзен, что я выехал из отеля в четыре часа дня. Сьюзен редко звонила мне, когда я бывал в отлучке, но это еще не значило, что она не может позвонить. Одна веская причина для такого звонка сразу же пришла мне в голову, хотя именно о ней меньше всего хотелось бы мне думать.

— И я хочу быть с вами, счастье мое,— сказала Джин.— Я тоскую по дому.

В телефонной будке было удушливо жарко. Я ногой немного приоткрыл дверь.

— Боюсь, что сегодня я должен вернуться домой,— сказал я.— Барбара нездорова. Ничего серьезного, но она капризничает и требует папу.

— Как жаль. Бедная крошка. Что с ней такое?

— Еще не знаю точно,— сказал я.— Но ничего серьезного. Какая-то инфекция, которая сейчас свирепствует повсюду…— И я продолжал бормотать что-то, завлеченный своей ложью в эту ловушку, которая заставила меня (спохватившись, подумал я, когда уже покидал телефонную будку) приписать Барбаре почти все признаки тяжелой болезни, нагонявшей на всех страх в те дни, именно той самой болезни, о которой я не мог подумать без ужаса. А ведь, казалось бы, выбор был не так уж мал: если милосердный боженька любит детишек, то он, надо признаться, проявляет эту любовь весьма своеобразным способом.

Голос в громкоговорителе объявил что-то насчет леддерсфордского поезда. Взъерошенный, потный, я приостановился, прислушиваясь, и мне почудилось, что в этом голосе звучит предостерегающая нота. Поезд до Леддерсфорда, с остановками в Питерборо, Грэнтеме, Уэйкфилде и Танбери, отбывает в четыре сорок пять с десятой платформы. Передаем сообщение для мистера Джо Лэмптона из Уорли. Для мистера Джо Лэмптона из Уорли. Его ложь разоблачена. Мистер Лэмптон будет за это наказан. Мистер Лэмптон будет за это наказан.

Мне вспомнилось вдруг, как я прощался с Барбарой утром в понедельник. Я тихонько проскользнул к ней в комнату, стараясь ее не разбудить, но не успел отворить дверь, как она тут же проснулась и протянула ко мне ручонки.

— Заработай много, много денежек сегодня, папа,— сказала она.— Целую большую уйму денежек.

— Зачем это? — спросил я.

— Тогда тебе не нужно будет больше уезжать, папочка.

Это воспоминание вызвало на моем лице улыбку, а грозный голос в репродукторе сник до заурядного монотонного перечисления станций назначения и времени отправления. Он мог бы все-таки прибавить, что Джо Лэмптон, невзирая на все его многочисленные недостатки, любит свою дочку. Впрочем, это не имело значения. Она это знала, и сам Джо Лэмптон это знал и солгал только для того, чтобы поскорее вернуться домой, к ней.