Жизнь Пифагора

(187) Вслед за этим последует рассказ о благоразумии Пифагора – как он укрепил его в себе и передал ученикам. Уже приводились его общеизвестные высказывания о благоразумии, среди которых выделяется требование отсекать огнем и железом всякую неумеренность. Такого же рода требование воздержания от поедания одушевленных существ, запрещение выставлять при трапезах сладкие и изысканные яства, но лучше отдавать их слугам и удовлетворять желание лишь самой простой пищей. Свободнорожденной женщине не позволяется носить никаких золотых украшений, но лишь гетерам. Таково же и требование бодрости ума и освобождения от того, что мешает ему. (188) Кроме того, словесное воздержание и полное молчание, чтобы научиться владеть языком; напряженное и непрестанное постижение и изучение труднейших основоположений, ради этого воздержание от вина, пост, короткий сон, неподдельное пренебрежение к славе, богатству и тому подобному, нелицемерное уважение старших, к ровесникам искреннее чувство равенства и благосклонность, к младшим участие и доброжелательность без зависти, и все прочее, что имеет отношение к той же добродетели. (189) Благоразумие этих людей, доставшееся им от Пифагора, можно понять и на примере того, что рассказывают о пифагорейцах Миллии и Тимихе Неанф и Гиппобот. [118] Говорят, что тиран Дионисий, после того как, приложив все старания, не добился дружбы ни одного из пифагорейцев, потому что они были осторожны и сторонились его единовластия и беззакония, послал отряд в тридцать человек под предводительством Эвримена-сиракузянина, брата Диона [119] , навстречу пифагорейцам, чтобы подкараулить их во время перехода из Тарента в Метапонт, который они обычно совершали при благоприятных обстоятельствах, ибо они приучали себя к переменам климата и выбирали с этой целью удобные места. (190) В Фанах, местечке близ Тарента, в ущелье, через которое им нужно было проходить, Эвримен организовал засаду, спрятав воинов. Когда ничего не подозревавшие люди достигли в полдень этого места, на них, как разбойники, с криком напали воины. Те, испугавшись и вместе с тем сохраняя осторожность, из-за внезапности нападения и множества воинов (самих их было числом примерно десять), а также из-за того, что они были бы убиты, сражаясь, безоружные, с вооруженными до зубов воинами, решили спасаться бегством, ничуть не считая это чуждым добродетели. Ведь они знали, что мужество – это умение избегать и выжидать, как правильно гласит поговорка. (191) И они уже были блики к спасению (ибо отягощенные оружием воины Эвримена отстали, преследуя их), если бы беглецы не очутились на каком-то поле, где были посеяны бобы, как раз находившиеся в поре цветения. И, не желая нарушить запрет, предписывающий не касаться бобов [120] , они остановились и были вынуждены обороняться от преследователей камнями, палками и чем попало до тех пор, пока одни из них не были убиты, а большинство ранено. Потом все были убиты воинами, и никто вообще не остался в живых, но перед этим они радостно встретили смерть, хотя и был приказ взять их живыми. (192) Эвримен и его воины были в большом и вполне понятном смущении, если они не приведут ни одного живого к Дионисию, который, отправляя их, сказал, что это единственная их цель. Итак, насыпав земли и сделав погибшим могильный холм, как героям, воины ушли из того места. Затем им встретился Миллий из Кротона и Тимиха-лаконянка, его жена, отставшие от большинства, потому что Тимиха была уже на десятом месяце беременности и шла поэтому с остановками. Обрадовавшись, что этих можно взять живыми, воины привели их к тирану, относясь к ним бережно и заботливо. (193) Тот, расспросив о случившемся и придя в уныние, сказал Миллию и Тимихе: «Но вы получите от меня больше всех почестей, если захотите быть моими соправителями». После того как Миллий и Тимиха отвергли все его предложения, Дионисий сказал: «Вы будете отпущены на свободу в подобающем сопровождении, если объясните мне хотя бы одно обстоятельство». Когда Миллий спросил, что именно хочет знать Дионисий, тот сказал: «То, по какой причине твои товарищи предпочли умереть, чем потоптать бобы». На что Миллий тотчас ответил: «Они остановились, чтобы не потоптать бобов, я же предпочту скорее потоптать бобы, чем сказать тебе, почему они это сделали». (194) После того, как раздраженный его ответом Дионисий приказал умертвить его, а Тимиху пытать (ибо он думал, что она, будучи женщиной, беременной и к тому же лишившейся мужа, легко выболтает тайну из страха перед муками), благородная женщина, стиснув язык зубами, отгрызла его и выплюнула, показав, что, опасаясь, как бы женский пол ее, побежденный пытками, не открыл что-нибудь из того, о чем надлежит молчать, она отделяет орудие речи прочь от себя. Столь не любили пифагорейцы вступать в дружеские отношения с чуждыми им людьми, даже если это были отношения с царями. (195) Подобные примеры их молчаливости, необходимой для упражнения в благоразумии, уже приводились. Ибо самый трудный вид воздержания – это воздержание от слов. К благоразумию относится и то, что Пифагор убедил кротонцев воздерживаться от незаконного и внебрачного сожительства с наложницами, а также лечение музыкой, с помощью которой он образумил буйствующего от любви юношу. И призыв смирять гордость свидетельствует о той же добродетели. (196) И вот что еще предписал делать учениками Пифагор, в чем сам он был первым. Они всегда заботились о том, как выглядит их тело: чтобы оно не было ни тощим, ни тучным. Ибо это свидетельствует о неправильном образе жизни, считали они. Точно так же они заботились о настроении и не были ни слишком веселы, ни слишком грустны, но всегда умеренно радостны. Они скрывали гнев, уныние, волнение. Среди них существовало мнение, что ни одно из несчастий человеческой жизни не должно быть неожиданностью для разумных существ, но следует ожидать всего, над чем сами они не властны. Если же они когда-нибудь гневались или печалились, или случалось с ними что-нибудь другое в этом роде, они уходили прочь куда-нибудь, и каждый наедине с собой старался подавить это состояние и вылечить себя от него. (197) Говорят о пифагорейцах и то, что никто из них, когда был одержим гневом, ни рабов не наказывал, ни свободнорожденных не вразумлял (вразумление же они называли «выпрямлением»), но ждал, когда восстановится спокойное состояние души. Молча и спокойно они сдерживали себя. Спинфар часто рассказывал об Архите из Тарента, как он однажды, придя в поле сразу после возвращения из похода, который город предпринял против мессапов, увидел, что управляющий и другие рабы не радеют о земледелии, но совершенно обленились, в гневе и негодовании только, кажется, и сказал рабам, что им повезло, что он на них не разгневался: если бы не это, они не избежали бы наказания за такой проступок. (198) Спинфар говорил, что о Клинии рассказывали нечто подобное: ибо и тот откладывал все увещевания и наказания до тех пор, пока не восстановится спокойное состояние души. От жалоб, слез и тому подобного эти люди воздерживались, и ни корысть, ни сильное желание, ни гнев, ни тщеславие, ни что-нибудь другое в этом роде не становились причиной раздора, но все они так относились друг к другу, как заботливый отец относится к детям.