Жизнь по-американски

Мои родители постоянно втолковывали мне, как важно разглядеть в человеке личность и соответственно к нему относиться. Самым тяжким грехом в нашей семье считалось унизить, оскорбить кого-либо по национальному признаку. Любое проявление национальной или религиозной нетерпимости было недопустимым. Думаю, причиной тому был тот факт, что мой отец на собственном опыте знал, что такое расовая дискриминация. Он вырос во времена, когда на дверях ряда магазинов красовались вывески: «Собакам и ирландцам вход запрещен».

Пока мы с братом подрастали, проявления расового фанатизма, этой уродливой опухоли на теле Америки, бывали нередки. Не был исключением и Иллинойс.

В местном кинотеатре для белых и для цветных предназначались места в разных концах зала, причем черным, как правило, отводились места на галерке. Родители же считали своим долгом напомнить нам с братом, чтобы мы приглашали домой своих чернокожих друзей и относились к ним как к равным, уважая их религиозные взгляды, каковыми бы они ни были. Близким приятелем моего брата был чернокожий мальчик, и, если они шли в кино вместе, Нил тоже садился на галерке. Мама всегда учила нас: «Относитесь к ближнему так, как вы хотели бы, чтобы относились к вам». И добавляла: «Судите людей по делам их, а не по словам».

Как-то раз в одной из деловых поездок отцу пришлось заночевать в гостинице, и служащий сказал ему: «Вам здесь понравится, мистер Рейган; у нас запрещено останавливаться евреям».

Отец, рассказывая нам позже эту историю, вспоминал, что он кинул на служащего возмущенный взгляд, подхватил свой чемодан и вышел из гостиницы. «Я католик, — успел лишь сказать он. — И если сегодня вы не пускаете евреев, где гарантия, что завтра не откажете мне?»

Поскольку это была единственная гостиница в городе, отцу пришлось провести ночь в машине. За окном буйствовала метель, и, думаю, пережитое послужило одной из причин его первого сердечного приступа.

В детстве мне пришлось получить свою долю тумаков, участвуя в драках, поводом для которых подчас служило лишь мое ирландско-католическое происхождение. На самом деле в нашей семье исповедовали две веры, католическую и протестантскую, но кое-кто из моих одноклассников любил подчеркнуть, что Джек — католик. В Диксоне же подобный факт превращал моего отца, а заодно и меня, в своего рода париев. Другие дети из протестантских семей говорили, что католическая церковь готовится к захвату Соединенных Штатов папой римским и ее подвалы набиты ружьями. Я возражал им, ссылаясь на отца, который, выслушав все эти истории, назвал их вздором. Но меня не слушали, Джека обозвали лжецом, и мне не оставалось ничего иного, как вступить в рукопашную.

Меня по-прежнему влекла к себе природа, я читал все, что попадалось под руку о природе долины Рок-Ривер, зверях, птицах. Как-то мама принесла мне книгу под названием «Северное сияние». Речь в ней шла о жизни огромных белых волков на Севере. Я читал эту книгу как учебник, перечитывал ее заново и воображал себя в тех далеких краях, придумывая, как бы я мог жить рядом с волками. У мамы же я нашел книгу, в которой прочитал балладу Роберта У. Сервиса «Смерть Дэна Макгру». Я столько раз перечитывал эту балладу, что запомнил ее наизусть, и много лет спустя долгими вечерами, когда меня мучила бессонница, повторял ее про себя строка за строкой, пока не погружался в дрему. Если же баллада Сервиса не помогала, я начинал вспоминать «Сожжение Сэма Макджи». Последняя действовала безотказно.

Я почти не сомневаюсь, что наши частые переезды наложили свой отпечаток на мой характер.

Хотя у меня не было недостатка в приятелях, в те первые годы жизни в Диксоне я был слегка замкнут, погружен в себя и не спешил заводить близких друзей. В какой-то мере, думаю, это нежелание тесно сходиться с людьми так и осталось во мне. Я легко знакомился, но всегда был склонен к тому, чтобы не подпускать к себе слишком близко, оставляя неприкосновенной какую-то часть самого себя. Не меньшее удовольствие, чем мои чердачные уединения в Гейлсберге, доставляли мне часы, проведенные в одиночестве и в Диксоне; я предпочитал чтение, меня интересовала жизнь диких животных, и я охотно исследовал окрестности города. Мне нравилось рисовать комиксы и карикатуры, и одно время я воображал, что буду зарабатывать себе на жизнь рисованием. Я был жадным, ненасытным читателем. Если кто-то из героев книги мне нравился, я поглощал все о нем, что попадалось мне под руку. Прочитав как-то одну из книг «Мальчики Роувер», я не мог остановиться, пока не прочитал их все. То же самое произошло с «Тарзаном» и «Фрэнком Мерриуэллом в Йеле». (Я прочел и «Брауна в Гарварде», но герой понравился мне меньше, чем Мерриуэлл, и в течение ряда лет я испытывал к Гарварду некое предубеждение.)

Эти книги рассказывали о студенческой жизни, включая волнующие истории об «Айви лиг»[6] и футбольном соперничестве; они же взлелеяли мои первые настоящие мечты (не считая, конечно, страстного желания четырехлетнего карапуза стать пожарным).