Жизнь по-американски

Мечты бывают разными, но стремление их осуществить — единое для всех. Стать президентом банка или ученым-ядерщиком — удел немногих, но вот построить свою жизнь так, чтобы можно было ею гордиться, а не сожалеть о ней, — об этом мечтает каждый. Но только Америка оказывается той страной, которая предоставляет каждому свободу действий, свободу приложить усилия и добиться осуществления своей мечты.

С годами я понял, что в сравнении с семьями старожилов Диксона наша семья была бедной, но в отрочестве я этого не чувствовал. Более того, мне и в голову не приходило считать нас семьей неудачников, а наше положение жалким. Понимание этого пришло позже, когда правительство решило: пришло время объявить людям о том, что они бедны.

Да, у нас не было своего дома, мы снимали квартиры и не имели денег на роскошества. Но не помню, чтобы мы от этого страдали. Правда, что время от времени матери приходилось брать на дом шитье, чтобы внести свою долю в бюджет семьи, поскольку зарплаты отца не хватало, как правда и то, что я вырос, донашивая одежду и обувь брата, когда тот из нее вырастал. Однако мы были сыты, а Нел постоянно находила кого-то, кому еще хуже, чем нам, и, выбиваясь из сил, помогала им.

В те дни основной семейной трапезой был обед, за который мы садились ровно в полдень. Частенько он состоял из одного блюда, именуемого мамой «овсяный пирог с мясом». Она готовила блинчики из овсянки, перемешивала их с гамбургером (подозреваю, что доля того или другого компонента варьировалась в зависимости от финансового положения семьи в тот момент) и подавала под соусом, который готовила вместе с гамбургером.

Помню, как мама подала нам это блюдо впервые. Оно представляло собой пышный круглый пирог, утопленный в соусе. Ничего подобного я раньше не видел и не пробовал! Я впился в него зубами: пирог оказался сочным, мясистым — самое замечательное блюдо, которое мне приходилось есть. Разве могло мне тогда прийти в голову, что этот овсяный пирог являлся изобретением бедности?

Сегодня, я думаю, врачи назвали бы это блюдо «простой, здоровой пищей».

Диксон раскинулся по обоим берегам Рок-Ривер — изумрудно-бирюзового пространства, окаймленного поросшими лесом холмами и известняковыми утесами. Извилистой лентой огибая фермы и поля северо-западного Иллинойса, Рок-Ривер несла свои воды в Миссисипи. Эта река, которую нередко называли «Гудзоном Запада», стала для меня игровой площадкой в счастливейшие моменты детства. Скованная льдом, зимой она превращалась в каток, в ширину превышающий два футбольных поля. Длина же катка напрямую зависела от того, насколько хватало моего воображения и сил. Летом я купался в реке и ловил там рыбу, а подчас пускался и в рискованные путешествия, как, например, ночные прогулки на каноэ по реке. В такие минуты я воображал себя первооткрывателем, первопроходцем, подобно тем, кто в прошлом столетии двигался в глубь страны.

В стареньком затертом комбинезоне, доставшемся мне от Нила, я взбирался на утесы по берегам реки, бродил по холмам вместе с друзьями, устраивая охоту за нутриями (по большей части, безуспешную) или изображая ковбоев с индейцами.

Переехав в Диксон, первое время мы жили на южном берегу реки, но когда дела отца пошли в гору, переселились в более удобный дом на противоположном берегу. Вспоминая сегодня те дни, мне кажется, что это была милая идиллическая жизнь, о которой можно только мечтать: наверное, именно так проводили свое детство любимые всеми мальчишками герои Марка Твена.

Однажды, в канун национального праздника 4 июля — мне тогда исполнилось одиннадцать лет, — мне удалось раздобыть запрещенную в то время ракету-фейерверк под названием «Торпедо», довольно-таки мощное изобретение. В полдень я пробрался на городской мост, связывающий оба берега Рок-Ривер, и под прикрытием кирпичной стены запустил фейерверк в воздух. Последовавший за этим взрыв едва не оглушил меня. Пока я наслаждался произведенным эффектом, рядом со мной притормозил автомобиль, и водитель приказал мне сесть в машину.

Я твердо помнил наказ родителей не садиться в машину к незнакомым людям, а потому отказался исполнить приказание. Однако после того, как водитель предъявил мне полицейский значок, я вынужден был подчиниться. И тут я совершил свою вторую ошибку. Едва машина тронулась с места, как я продекламировал: «Звездочка-малютка, сверкай, гори; кто вы такие, черт подери!»[5]

В полицейском управлении меня доставили прямиком к шефу, который хорошо знал моего отца и частенько допоздна засиживался с ним за карточным столиком. Понятно, я ожидал снисхождения. Но вопреки ожиданиям шеф тотчас же связался с моим отцом и доложил ему о случившемся. Дружба дружбой, но Джеку пришлось заплатить 14 долларов 50 центов штрафа — довольно крупная сумма для тех лет. Шеф полиции относился к запрету на фейерверки очень серьезно, так что делу не помогли ни знакомство, ни моя нагловатая находчивость в автомобиле. Пришлось мне заняться поиском приработка, чтобы вернуть отцу долг.