Читаем Жизнь по-американски полностью

Первое, о чем я спросил врачей больницы университета Джорджа Вашингтона, — смогу ли я вновь ездить верхом. Они заверили меня, что смогу. Через месяц после выписки врачи разрешили мне провести уик-энд на ранчо, он совпадал с Днем памяти павших в войнах. Они также разрешили мне поездить верхом, но только немного.

Когда мы летели в Калифорнию, я думал, не потеряло ли "Ранчо дель сьело" своего волшебного очарования, — ведь прошел почти год после избирательной кампании и минуло пять месяцев нашего пребывания в Вашингтоне, а за это время мы были там всего один раз, и то совсем недолго. Но я напрасно беспокоился. Погода была прекрасная и ранчо тоже. Эта дикая природа и уединенность лишний раз напомнили, как мы любили его и как скучали по жизни в Калифорнии.

Последующие восемь лет ранчо было нашим любимым убежищем. Всякий раз, когда мы взлетали с военно-воздушной базы "Эндрюс" на правительственном самолете и брали курс на запад, мы уже находились под властью его пленительных чар. Я всегда брал с собой работу, но на "Ранчо дель сьело" мы с Нэнси надевали сапоги, старую одежду и там получали новый заряд энергии. Жизнь на ранчо напоминала нам, откуда мы родом. И несколько часов я, конечно, проводил в седле, чтобы поразмышлять.

Во время первой после покушения поездки на ранчо мы вновь обрели для себя ту свободу, которую больше не ощущали, находясь в Белом доме: мы так же проводили время и в последующие поездки; утром ездили верхом, а после обеда я подрезал кусты и делал другую повседневную работу на участке; затем работал с материалами, а потом мы с Нэнси ужинали у камина.

Поскольку ранчо расположено в дикой местности, то мы чувствовали и жизнь населявших ее обитателей: раз или два люди видели медвежьи следы, и кое-кого из охранников это немного обеспокоило. Они установили несколько постов вокруг ранчо, в том числе и на вершине холма около дома, откуда могли наблюдать. Однажды один из охранников пришел оттуда буквально с круглыми глазами. Он сидел на складном стуле, наблюдая за домом, когда в нескольких футах от него прошел большой горный лев; охранник решил просто не двигаться и дать ему пройти. "Часто такое бывает?" — спросил он. "Нет, — ответил я, — это немного необычно".

Я никогда не любил охоту — просто убивать животное ради удовольствия, но мне всегда нравилось собирать необычные ружья; я обожаю стрельбу по мишени и всегда держу ружье в целях защиты. Я иногда стрелял по мишени вместе с агентами секретной службы, сопровождавшими нас на ранчо, и иногда удивлял их своей меткостью. У нас на ранчо есть маленький пруд, где иногда появляются небольшие черные змеи, время от времени они на несколько секунд высовывают из воды голову. Заметив хотя бы одну, я обычно шел в дом и возвращался с револьвером 0,38 калибра, садился на корточки и ждал, пока не покажется змеиная головка. Тогда я стрелял.

Поскольку я находился футах в тридцати от пруда, агенты поражались, что каждый раз я попадал в цель. Они качали головой и говорили друг другу: "Как, черт возьми, он это делает?"

Они не знали, что вместо обычной пули револьвер был заряжен патронами с дробью, как дробовик. Какое-то время я держал это в секрете, но потом решил раскрыть им секрет.

В воскресенье, после того как мы вернулись из Санта-Барбары, куда ездили по случаю Дня памяти павших, газетный обозреватель Джеймс Килпатрик пригласил нас с Нэнси к себе на обед в Виргинию. Служба охраны разрешила поездку, и я невольно узнал еще об одной привилегии президента, оказавшейся очень приятной.

Стоял чудесный солнечный весенний день. С Южной лужайки Белого дома мы поднялись в воздух на вертолете военно-морского флота и через двадцать минут приземлились неподалеку от дома Джека. Нас встречали, и, когда мы шли к дому, он указал мне на палатку, в которой несколько человек что-то делали. "Ваши ребята целую неделю устанавливают телефоны", — сказал он. "Что значит "мои ребята?" — "Они сказали, что работают в Белом доме, и если вы куда-то едете, то у вас должна быть возможность, в случае чрезвычайных обстоятельств, соединиться с любой точкой земного шара".

Я впервые слышал об этом. Позже я узнал, что, даже если я еду к кому-то на ужин в Вашингтоне, это означает, что к моему приезду там должны быть установлены телефоны Белого дома. Но в то воскресное утро это было для меня новостью. По пути к дому Джек подробнее рассказал мне о своем разговоре с людьми из службы связи при Белом доме. Он посчитал преувеличением их слова о том, что они могут связаться с любым человеком в любой точке земного шара из этого временного телефонного узла. Тогда они ответили ему: "Хорошо, назовите кого-нибудь".

Джек назвал имя своего сына — морского пехотинца, который охранял американское посольство в одном из африканских государств. Меньше чем через пять минут их сын был на связи, и Джек и его жена смогли поговорить с ним.

Перейти на страницу:

Похожие книги

«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»
«Ахтунг! Покрышкин в воздухе!»

«Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!» – неслось из всех немецких станций оповещения, стоило ему подняться в воздух, и «непобедимые» эксперты Люфтваффе спешили выйти из боя. «Храбрый из храбрых, вожак, лучший советский ас», – сказано в его наградном листе. Единственный Герой Советского Союза, трижды удостоенный этой высшей награды не после, а во время войны, Александр Иванович Покрышкин был не просто легендой, а живым символом советской авиации. На его боевом счету, только по официальным (сильно заниженным) данным, 59 сбитых самолетов противника. А его девиз «Высота – скорость – маневр – огонь!» стал универсальной «формулой победы» для всех «сталинских соколов».Эта книга предоставляет уникальную возможность увидеть решающие воздушные сражения Великой Отечественной глазами самих асов, из кабин «мессеров» и «фокке-вульфов» и через прицел покрышкинской «Аэрокобры».

Евгений Д Полищук , Евгений Полищук

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное