Жизнь Шарлотты Бронте

Я хорошо помню, как желала, чтобы судьба дала мне возможность пожить в беспокойную эпоху последней войны. Тогда мне чудилось некое побудительное обаяние в ее захватывающих событиях; помню, у меня даже начинало быстрее биться сердце при мысли об этом. Я была нетерпелива, и Вы не могли полностью разделить мои чувства по этому поводу. Вы очень спокойно выслушивали мои вдохновенные мысли, но, по-видимому, совсем не считали, что пылающие мечи были бы приятным дополнением к раю. Теперь юность в прошлом. Я не могу сказать, что в прошлом и все иллюзии, что вся романтика для меня исчезла, что с действительности сорван покров и теперь я вижу ее неприкрытой; однако, разумеется, многие вещи теперь представляются мне не в том свете, как десять лет назад. Среди прочего потеряло свою фальшивую позолоту и совсем поблекло в моих глазах великолепие войны. Я по-прежнему не сомневаюсь, что потрясения, происходящие от нравственных землетрясений, пробуждают чувство живой жизни как в отдельных личностях, так и в целых народах и что страх опасности, грозящей всей нации, моментально отвлекает людей от их мелких личных опасений и на некоторое время расширяет их кругозор. Но в то же время я не сомневаюсь, что судороги революций отбрасывают мир назад во всем, что касается добра, задерживают прогресс цивилизации и выносят на поверхность отбросы общества. Короче говоря, мне кажется, что восстания и битвы – это острые болезни народов и насилие, которое они несут с собой, истощает жизненную энергию тех стран, где они происходят. Я искренне молюсь, чтобы Англия была избавлена от тех спазм, судорог и припадков безумия, которые сейчас потрясают континент и угрожают Ирландии²²³

. Я не испытываю симпатии ни к французам, ни к ирландцам. С немцами и итальянцами все иначе: их ситуация отличается так же, как отличается любовь к свободе от страстного желания вседозволенности.

Приближался день рождения Шарлотты. Она написала подруге, чей день рождения отмечался всего на неделю позже ее собственного. Это было самое обыкновенное письмо, однако мы можем понять разницу между тем, что она чувствовала сейчас и год назад, когда писала: «Я не сделала ничего». Теперь Шарлотте должно было приносить удовлетворение скромное сознание того, что она все-таки «кое-что сделала». Вот что она говорит: