Жизнь Шарлотты Бронте

23 августа 1849 года

Папе было очень нехорошо в последнее время. У него снова начался бронхит. Я очень беспокоилась за него в течение нескольких дней; они были настолько ужасны, что я не могу тебе этого передать. После всего случившегося любое проявление нездоровья заставляет меня дрожать. А когда дело касается папы, то я очень остро чувствую, что он мой последний, единственный дорогой и близкий родственник на всем свете. Вчера и сегодня ему было уже гораздо лучше, слава Богу. <…>

То, что ты пишешь о мистере ***, весьма мне нравится. Значит, *** выводит из себя его внешний вид? Но какая ей разница, обедает ее муж во фраке или в костюме для верховой езды? Главное, чтобы у него были достоинство и честность, а также чистая рубашка.

10 сентября 1849 года

Мой труд наконец окончен и отправлен по назначению. Теперь ты должна написать мне, сможешь ли ты приехать к нам. Боюсь, это будет трудно устроить сейчас, незадолго до свадьбы. Знай, что если приезд в Хауорт причинит тебе или кому бы то ни было неудобства, то это испортит мне все удовольствие. Но если это удобно, я буду искренне рада тебя видеть. <…> Папа, слава Богу, чувствует себя лучше, хотя он по-прежнему слаб. Его часто беспокоит что-то вроде морской болезни. Моя простуда дает себя знать гораздо меньше, а иногда я не чувствую ее вовсе. Несколько дней тому назад у меня было разлитие желчи, как следствие слишком долгого писания, но теперь все уже прошло. Это первый приступ подобного рода с тех пор, как я вернулась с побережья. Раньше они случались ежемесячно.

13 сентября 1849 года

Если долг и благополучие ближних требуют, чтобы ты оставалась дома, то я не позволю себе жаловаться, хотя мне очень, очень жаль, что обстоятельства не позволяют нам встретиться прямо сейчас. Я без колебаний отправилась бы в ***, если бы папа чувствовал себя лучше. Но поскольку нельзя сказать ничего определенного ни о его здоровье, ни о состоянии духа, я не смогу убедить себя его покинуть. Зато когда мы увидимся, наша встреча будет еще приятнее от долгого ожидания. Дорогая Э., на твоих плечах, несомненно, лежит тяжкое бремя, но характер человека закаляется, если оказывается способен вытерпеть подобную тяжесть. Только при этом мы должны самым пристальным образом следить за тем, чтобы не возгордиться своей силой, позволившей нам выдержать все испытания. Такая гордость, на самом деле, была бы признаком настоящей слабости. Сила, если она у нас есть, исходит, разумеется, не из нас самих, она даруется нам свыше.

У. С. Уильямсу, эсквайру

21 сентября 1849 года

Мой дорогой сэр,

я благодарна Вам за то, что Вы сумели сохранить мою тайну, и лучше позаботиться о ее сохранении не смогла бы я сама. Вы спрашиваете в одном из последних писем, получится ли избежать узнавания моего авторства в Йоркшире? Я настолько мало здесь известна, что, по-видимому, получится. Кроме того, книга в гораздо меньшей степени основана на действительных событиях, чем кажется. Мне трудно даже передать Вам, как мало в действительности я знаю жизнь, как немного на свете людей, которых знала я, и как ничтожно мало тех, кто знает меня.

В качестве примера того, как были придуманы персонажи, возьмем мистера Хелстоуна. Если у героя и был прототип, то это священник, умерший несколько лет назад в весьма почтенном возрасте – около восьмидесяти лет²⁴⁵

. Я видела его всего один раз – при освящении церкви, и мне тогда было всего десять лет. Помню, меня поразила его внешность и суровый, воинственный вид. В последующие годы я узнавала о нем по рассказам местных жителей. Некоторые вспоминали его с воодушевлением, другие – с ненавистью. Я прислушивалась к различным историям (подчас свидетельства противоречили друг другу) и делала выводы. Прототипа мистера Холла я видела, и он тоже немного меня знает²⁴⁶. Но я полагаю, он не способен заподозрить, что я внимательно наблюдала за ним ради превращения его в литературного персонажа. Он столь же способен заподозрить меня в написании романа, как и его пес Принц. Маргарет Холл²⁴⁷ называет «Джейн Эйр» «безнравственной книгой», ссылаясь на авторитет «Квотерли»; это выражение в ее устах, должна признаться, задевает меня за живое. У меня открылись глаза на тот вред, который причинил «Квотерли». Маргарет не стала бы называть роман безнравственным, если бы ей не сказали об этом другие.

Для меня не важно, известна я или нет, правильно судят обо мне или нет, – я не могу писать иначе. Я могу идти только в том направлении, в котором ведет меня мой дар. На свете было только два человека, которые понимали меня и которых понимала я, – обеих больше нет. У меня есть те, кто любит меня и кого люблю я, не ожидая и не имея права ожидать, что они смогут меня хорошо понять. Я довольна тем, что есть, и в области литературы мне следует идти собственным путем. Потеря самых близких и дорогих на свете сильно влияет на человека: он начинает искать, что же еще в жизни может послужить ему опорой, и если находит нечто подобное, то хватается за него мертвой хваткой. Способность сочинять спасла меня, когда я тонула, это было три месяца назад. Именно упражнения в вымысле помогали мне держать голову над поверхностью воды, и результаты этих фантазий радуют меня теперь: я чувствую, что они несут радость и другим. Я благодарна Господу, который дал мне эту способность.

Искренне Ваша,

Шарлотта Бронте.