Жизнь цвета радуги. Сборник рассказов (СИ)

Когда у прежде много лет бездетной пары рождаются дети (тем более, сразу трое), это полная перемена режима, ритма, настроя. Но краски радуги остаются, меняется настрой:

красный – хотелось бы сказать алые губки малышей - тройняшек, но к сожалению, скорее, диатез на пухлых щечках;

оранжевый – цвет волосиков на макушке единственной девочки в родившейся троице (оказывается, был у Кира в роду рыжий прапрадед);

желтый – мальчишки, в отличие от сестры были природными блондинами;

зеленый – ветрянка, и еще кто бы мог подумать, что принесет ее папа, переносящий инфекцию хуже всех;

голубой – цвет самых дорогих глаз не свете;

синий – Тасина любимая кофточка, которую тройняшки решили постирать в синьке;

фиолетовый – цвет не проходящих синяков на детских коленках.

Все цвета сменяли друг друга с лихорадочной быстротой, Тася едва успевала замечать перемены, а Кирилл – так тот вообще не замечал. Белый спектр заполнил всю жизнь…

Дура

Катька была дурой. Не просто, по жизни. А вообще. Наверное, только такой она и могла родиться у матери, первую половину беременности даже не догадывающуюся о своем состоянии и принимавшую какие-то лекарства, и от отца, который еще до рождения девочки умер от алкогольной интоксикации. Три класса Катька кое-как вымучила, а потом дома сидела со справкой. Потому что что-то у нее там спрогрессировало в отрицательную сторону. Даже говорить разучилась, мычать начала, и лыбилась на все, хотя хозяйство вела исправно, готовить научилась, лучше матери.

Узкий лоб, косоватенькие глазки, лицо, смятое какое-то, будто рисовал трехлетний ребенок. Волос – густой, черный, жесткий. Чтобы не расчесывать долго, мать состригала Катьке челку, и дальше по прямой примерно по уши.

Фигура… Вот тут уже ничего не попишешь. Сочная, спелая, если не смотреть выше плеч – божественная просто. Во всех местах, где надо, все есть.

Мать у Катьки была начитанная, грамотная можно сказать, в свое время техникум закончила. Она давно уже была готова к тому, что коль дитятко на голову слабое, Богом обиженное, то в чем-то другом – с лихвою доберет. Вот фигурою и добрала. Созрела лет в тринадцать. Да так, что все ее естество, сидящее в жаркие дни на балконе, будто бы кричало: «Возьмите меня! Сорвите меня!»

Вот и сорвали. Примерно тогда же. Пришел сосед, якобы за солью, и сорвал. А Катьке понравилось.

Мать и к этому была готова. Сколько в литературе прописано, что у придурошных с сексуальностью – пунктик, если узнают, хоть раз, будут просить и просить. Катька же - умоляла. Сидела перед материной кроватью ночью на маленьком стульчике и мычала в полголоса. Не соседа же звать! Хоть заявление на него писать в милицию не стали, но стороною обходили и не здоровались.

Мать у Катьки в троллейбусном депо работала, уже лет двадцать. Поговорила с мужиками. По-хорошему поговорила. По честному. С бутылкой, черным хлебом, наломанным ломтями, шматами вареной колбасы, и кружочками лука (сердитый нынче!). Мол, если у кого флюиды заиграют, или сыну надо будет тело ублажить (гормоны молодые!), пусть договариваются. Катька – чистенькая, заразу не подарит. И матери так спокойнее будет, все ж свои, семья почти.

Вечером следующего дня положила дочь в больницу, перевязала трубы, чтоб не дай Бог чего. Одно дело свой плод паршой тронутый, а другое дело, если от него траченная ветвь пойдет.

И пошло-поехало. Как по накатанной. Гладко и спокойно. Если на душе особо гадко становилось, когда Катька возвращалась домой с опухшими губами, задранным некрасиво подолом и осоловевшими глазами, так у матери всегда наизготове стоял пузатенький пузырек с настойкой – выпьешь, и спать. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не мычало…

А днем, когда мать была на работе, Катьку блюли мужики из депо – катали на троллейбусе – туда-сюда, целыми днями. Она ради такого принаряжалась: розовые колготки, белая блузка и зеленая юбка, а на черных волосах – фиолетовый бантик приколот. Многоцветье сплошное. Но Катьке казалось, что она так необыкновенно красива.

Удар мать стукнул после нескольких дней, подряд сдобренных настойкой. Катька догадалась привести соседку, которая и позвонила в «скорую», но врачи довезли пациентку до больницы уже мертвой. Остро встал вдруг вопрос, что делать дальше?

Мужики из депо, недолго думая, согласились взять двадцатилетнюю Катьку на поруки. Снабжали ее продуктами, вещами, платили кварплату и целыми днями катали на троллейбусе. А ради прикола научили отвечать на вопрос пассажиров: «Ты кто?» - «Чеаа давака!» (честная давалка) с гордостью.

Все осталось почти так же. И даже нельзя было догадаться, понимает ли девушка, что осталась на этом свете одна одинешенька. Что матери больше нет, что она не вернется. Все ее вещи Катька постирала, отгладила и разложила по полочкам. Тапки аккуратно поставила у порога, будто в ожидании возвращения хозяйки.