Жизнь волшебника

Как-то зимой Роман заезжал в это село на рейсовом автобусе и вдруг догадался тогда, что

название села, без всякого сомнения, идёт от слова «котёл». Находясь в селе, сразу

обнаруживаешь себя внутри большой полукруглой котловины, так что заснеженные крыши домов

сливаются с белыми склонами стенок котла. По дну этой чаши как раз ехал мужик в санях на

лошади. А над селом из всех труб поднимались медленные дымы. И Роман поймал себя на том,

что эту картину ему захотелось оставить в своей душе навсегда. И самому остаться в картине. Или

побыть в ней хотя бы чуть подольше тех минут, в течение которых автобус принимал котловских

пассажиров. Это, наверное, нужно было для того, чтобы сердце, согласовавшись с этим

человеческо-природным ладом, стучало потом спокойней и уверенней всю жизнь. Как же ловко

умеют иногда люди располагать свои сёла на земле! Взглянуть на Котлово сверху, так кажется,

будто его специально и аккуратно выстраивал какой-то великан, вынимая домики из своего

большого мешка. А закончив работу, решил проверить, не осталось ли в мешке чего-нибудь ещё, и

протряс его на стороне – вот и высыпалась туда Пылёвка. Как попало и по остаточному принципу.

Не зря, наверное, потом в Пылёвке совхоз пытались сделать – хотели хоть как-то выправить её

судьбу. Да только и сделали, что причесали другой бок.

Дорога снова идёт вниз, взмывая потом на очередной склон, кажущийся отсюда чуть ниже

этого, но на самом деле такой же высокий. И никакой попутки. Чемодан, казавшийся лёгким в

начале пути, уже оттянул руки, отдавил шею и плечи.

А на вершине третьего подъёма уже не до окрестных красот. Теперь глаза заняты лишь дорогой.

И как она только травой не зарастёт, если по ней так мало ездят? А уж как неудобно устроена –

сначала спускаешься, потом поднимаешься. Почему бы как можно прямее не двигаться вперёд?

Уж как сокрушался когда-то на Байкале Митя Ельников, что Земля выперла всюду бесполезными

буграми: лежала бы ровно и спокойно, тогда и картошку удобно на ней садить. Как этой ровности,

которую хотел Митя, не хватает сейчас. Махнуть бы над седловиной по воздуху прямиком –

сколько шагов удалось бы тогда сократить! Почему так нельзя? Что мешает, если очень хочешь? А

что, если вот так хотеть и хотеть, думать и думать, будто ты не идёшь, а верхом паришь?

Так он и делает: идёт и думает, идёт и думает. Один километр, второй, третий. И вдруг на

третьем километре нудного переставления ног сознание и в самом деле на какой-то краткий миг

пробивает самая реальная вера в возможность пешего хода по воздуху. Знание того, как можно

летать, бывает обычно лишь во сне, но тут оно каким-то образом мелькает наяву. И чудится, что

тут и сложно-то нет ничего, надо лишь сосредоточиться, ощутить в душе эту «летательную»

мышцу-струну и включить её в точное, необходимое усилие. Недолго раздумывая, словно опасаясь

проснуться, Роман на ходу закрывает глаза и делает некое общее движение вверх (ох, как мешает

этот чемодан, но не оставлять же его тут!). Однако, увы – даже эта искренняя и чистая вера не

отрывает его от поверхности. Или, может быть, это не вышло с первого раза? Вторая неудача

окончательно возвращает Романа в реальность: «О, как сильно ты, бедный, перегрелся…»

468

Вокруг всё тот же необъятный простор, та же длинная сбегающая дорога, которую он

отщипывает теми же ничтожно короткими шажками. Смех да и только эта наивная попытка! Видел

бы его сейчас кто-нибудь со стороны: идёт человек по дороге и вдруг, ни с того ни с сего,

подпрыгивает вместе с чемоданом. Да только кто тут тебя увидит? Разве что сам Наблюдатель, по

какой-то случайности глянувший вниз. То-то он, наверное, укатывается сейчас со смеху над ним –

почти как директор Трухин на партийном собрании. А кстати, откуда в голове эта постоянная

мысль, будто кто-то может всё время наблюдать за тобой со стороны? От чего она? Всего лишь от

страха выглядеть смешным или впрямь от кожного ощущения взгляда Великого Наблюдателя?

Кстати, говорят, что Бог своих метит. Только вот как он определяет «своих»? По каким приметам и

критериям? Вряд ему важен критерий веры в него. Если он есть, то ему, великому, от веры этих

муравьёв ни холодно, ни жарко. Он выше этого. Вот бы узнать – видит его сейчас Наблюдатель в

этой горной монотонной пустыне или нет?

Шум шин за спиной слышится не издалека, а словно включается сразу рядом. Роман машет

рукой, даже не успев выглянуть из-за чемодана на плече. Но грузовик уже останавливается сам.

Откуда он? Ведь только минуту назад, уже чисто автоматически, оглядывался на дорогу, видимую

на несколько километров, но ничего не видел. Более того, столб пыли за этим ЗИЛом какой-то

короткий, словно он и впрямь едет лишь какие-то последние сто метров. С какой-то боковой дороги

он въехал, или что? Так, вроде, и боковой дороги тут нет. И ещё: обычно машина, остановившаяся

на длинной, тяжёлой дороге, буквально пышет жаром двигателя, а здесь и жара нет. Будто

двигатель ещё не разогрелся. Прямо мистика какая-то, или с головой уже что-то не то?

Водитель, пожилой мужик с рыжими усами, молчалив. Похоже, из какого-то соседнего

хозяйства.