Жизнь волшебника

– Откуда топаешь? – спрашивает он, но, кажется, лишь для демонстрации, что умеет говорить.

– Из Пылёвки.

– Ого-го! Восемнадцать километров!

И это весь разговор. Подобрать – подобрал, а разговаривать не хочет. Ну, да тут можно и

помолчать – лишь бы ехалось. И мистики тут, конечно, никакой: машина едет, дребезжа

солнцезащитным козырьком, а шофёр, словно ещё более доказывая реалистичность ситуации,

закуривает «Беломор», выпустив в кабину облако едкого дыма.

– Вы до Октябрьска едете? – спрашивает его Роман уже на подъезде к Октябрьску.

– До станции, – отвечает он, – как раз тебя и подвезу.

– А вы откуда знаете, что мне надо на станцию?

– Так ты же с чемоданом, – отвечает он, кивнув на кузов, куда заброшен чемодан.

«Вообще-то, да» – соглашается Роман.

Вечером, уже в электричке, удобно расположившись по ходу движения, Роман с

удовлетворением отмечает, что всё же стоит иногда настоять на своём. Послушал бы Матвея, так

ещё и сейчас в Пылёвке бы торчал. То ли дело теперь, уж не говоря о том, что сегодня поздним

вечером он будет уже в Чите.

Пассажиров в вагоне мало. Почти все они, подперев щёки ладонями, любуются красочным

золотым закатом в каждом окне, как в десятке больших цветных телевизоров. Идут последние дни

августа. В августе лето становится старым, более тёмным, более матёрым. В огромном объёме

вагонных окон, начиная от горизонта и до неба почти над самой головой – смешение фиолетовых и

багровых облаков. Река же (теперь это Ингода), тянущаяся слева по ходу электрички, ещё и

усиливает эту красоту своим отражением. А как органично вплетены люди в эту природную

красоту! Вон четверо усталых запылённых мужиков идут с работы вдоль железнодорожных путей,

вон палатка рыбаков и костёр перед ней: ох, и вкуснятина, наверное, варится сейчас в их чёрном

котелке! А если ещё с лавровым листом да перчиком! Вон на тихой воде стоит паром или

плашкоут, как ещё называют его. На пароме люди, машина, корова, привязанная верёвкой за рога.

А вот женщина несёт на коромысле по берегу два полуторника воды, наверное, таких же тяжёлых,

как весь её прошедший день. Эх, жизнь, да как же ты прекрасна…

* * *

Попасть сходу на самолет не выходит. Не получается и не «сходу». Билеты на самолёт

покупаются заблаговременно. То есть выходит, что самолёты существуют вроде как только для

городских – как закажешь билет из деревни? И потому сельчанам, отирающимся в аэропорту,

остаётся надеяться лишь на то, что кто-нибудь из городских опоздает или откажется от билета. Для

деревенских существуют поезда. А может, и в самом деле плюнуть на эти очереди, да поездом

мотануть? Да уж, «мотануть» – нудно ехать пять суток – это не мотануть, а мотать и мотать без

конца. Так что – дудки! Что же он, и за пять дней билет не купит? Да ведь даже если купит на

четвёртые сутки, и то выгодно. К тому же, это просто любопытно – ведь на самолёте-то ещё ни

разу не приходилось летать.

469

В очереди проходит ночь и весь следующий день. Уже под вечер этого второго дня Роман,

обозлённый и измотанный неопределённостью, выходит за пирожками к киоску у вокзала. Попадая

в город, он обычно труднее всего смиряется с видом праздно дефилирующих горожан. Первые

беззаботные женщины, которых он видит, въезжая в город, просто выводят его из себя. Вот и тут

недалеко одна дамочка в шляпке, защищающей её от солнца, с какой-то невероятной

озабоченностью выгуливает на верёвочке своего миниатюрного мопсика! Ну как не вспомнить тут

сельских женщин в телогрейках, возвращающихся зимой из сквознячной, хиусной степи с сакмана?

После этой работы они забирают детей из яслей и садиков, специально из-за них работающих

подольше, и устало плетутся домой. А дома ещё надо свиньям вынести, корову подоить, ужин

сварить – себя и свою семью накормить. И не делать этого нельзя, не скажешь: устала, не буду.

Тут же вся забота – выгулять этого уродца на ножках, тонких, как спички!

Нет, никогда он не сможет жить в городе. Стыдно жить здесь лучше тех, с кем жил всегда. Не

понятно только, почему сами-то сельчане свою жизнь улучшать не хотят? Видно, просто считают

её, эту лучшую жизнь, невозможной для себя. Жалко их…

Потом Роман идёт в зал ожидания, где с какой-то неправдоподобной чёткостью работает

цветной телевизор, и мысли его принимают чуть иное направление. Ну, а разве не глупо

замуровывать себя, жену и детей в глуши на убогой подстанции, где даже их чёрно-белый

телевизор только говорит? Ну, ладно – он сам со своей нелепой жалостью ко всем, но его близкие-

то здесь при чём? В чём виноваты они? Их-то жалеть не надо?

Вот и реши, какая из этих двух позиций верная?

С раннего утра Роман снова на своём месте в очереди, не сдвинувшейся и на сантиметр за

последние двенадцать часов. Кассирша долго не появляется, да и зачем ей тут появляться, если

продавать нечего? А ведь так, пожалуй, можно и пять суток проторчать. А потом всё-таки – на

поезд, и ещё пять суток дороги. Хотя потом проще повернуть лыжи домой – на экзамены уже не

успеть.

Толпа у окошечка стоит молча, плотно. Пыхтение, потение, тупая сосредоточенность. Каждый