Жизнь волшебника

бросает на него сердитый, взыскательный взгляд. А как тут усидеть, если на улице мелькнули два

пацана с цветными гребнями на головах. Панки! Вот это да! Слышал про них, а увидел впервые.

Вот уж точно – придурки жизни! Оказывается, они на самом деле есть.

Но всё это, в общем-то, побочные, не главные наблюдения. Главные наблюдения, конечно, идут

за женщинами. Впечатлений здесь – море, только все эти женщины как за стенкой. Ведь не

подойдёшь же к кому-то из них и не скажешь: «Здравствуйте, я приезжий. Давайте познакомимся

на несколько дней».

К обеду Роман возвращается на свою остановку. Кафетерий, в котором он завтракал,

оказывается лишь закутком большого магазина. Войдя в хлебный отдел, гость столицы озадаченно

замедляет шаг: какой хлеб купить? Он же здесь не один! Сортов – целая куча. Зачем их столько?

Ведь хлеб бывает только свежим (правда, лишь теоретически), не пропечённым, вчерашним или

старым. Старый – это не проданный за два-три дня в райцентре и привезённый в Пылёвку. Но это

всё равно лучше, чем откровенный брак, когда тесто почему-то не поднимается и булки похожи на

лепёшки: бледные и плотные. Хотя, чего уж совсем-то действительность искажать – бывает, ведь

привозят и батоны. Ну, правда, тоже сплюснутые и сухие, как в знойной Африке.

Или вот ещё вопрос: сколько булок здесь разрешается купить зараз? Неужели столько, сколько

унесёшь? Нет, в Пылёвке, где, собственно, этот хлеб и выращивается, порядка больше. Там

полагаются не более двух булок в руки, независимо от их качества. А с другой стороны, зачем

здесь брать хлеба больше, чем съешь? Это не Выберино, где хлебом ещё и чушек надо накормить,

потому что комбикорм куда дороже. Ну ладно, только не надо тут про комбикорм…

Ох, и кучеряво живут, однако, москвичи! Ну, да Москва – на то и Москва. Не то, что Пылёвка,

которая вроде мышки какой-то. Так чем же тут один хлеб отличается от другого? Названия сортов

ни о чём не говорят. Их и запоминать не стоит – дома всё равно не пригодится. Взять булку

поподжаристей, да и всё. И, пожалуй, ещё батон. Батон, правда, какой-то странный – тонкий, но с

полметра длиной: не то батон, не то палка колбасы. А мягкий какой! Тогда лучше уж два – чтобы

всей комнате хватило, пусть будущие историки тоже попробуют. Таких батонов, кстати, всего два и

осталось. Странно, любого хлеба и батонов хоть завались, а этих – два.

А тут Романа дёргает сзади за рукав лысоватый мужичок.

– Чего тебе? – с удивлением оборачивается Роман.

– Ты бы мне один батон уступил, – просит тот.

474

Роман с полминуты стоит, не понимая, что происходит. Кажется, мужик говорит на каком-то

неизвестном языке, настолько не понятен смысл его просьбы. На всякий случай Роман ещё раз

оглядывает полки. Да тут всякими батонами хоть завались, а ему именно этот отдай. Ну и дела:

приехал первый раз в Москву, купил два первых московских батона, и то кого-то ущемил. Роман

смотрит на мужика как на какой-то выставочный экземпляр, а тот, даже не понимая, как на него

смотрят, ждёт доверчиво и тихо. У него блёклые ресницы и кожа на лице бледная, комнатная,

кажется, никогда в жизни не видевшая ни ветра, ни дождя, ни того, как колос в поле растёт.

– Так вы другой возьмите, – советует Роман.

– Нет, длинные мне больше нравятся, – настаивает на своём обделённый москвич, продолжая

просительно ждать.

Какая же удобная у него лысина. Вот бы по ней этим батоном! Хотя толку-то – этот батон

слишком мягкий, вот если бы таким звонким, как в Пылёвке!

– Ничего, один-то раз и на другом хлебушке перебьёшься, – не совсем ласково отвечает Роман,

чувствуя в себе невольное нервное потряхивание.

– Хам, – вдруг говорит москвич, – понаехали тут.

Роман смотрит на лысого, печально задумавшись – придушить его, что ли, прямо тут, на месте?

Хотя, пожалуй, не стоит – надо же ещё на следующий год в институт поступать. Лучше просто

отойти.

А вот зачем, набрав продукты, он идёт в общежитие – и самому не понятно. Мог бы в любой

столовке перекусить. Привычка какая-то ведёт – общежитие уже воспринимается как дом.

Во дворе обгоняет «скорая», мягко присев, тормозит у ближайшего подъезда. Из машины

выскакивают двое хохочущих санитаров, хватают пустые носилки, один на ходу досказывает

анекдот про Василия Ивановича. За ними спешит сестра с чемоданчиком в руке, тоже смеющаяся

над анекдотом. Водитель за стеклом тут же раскрывает газету и теряется в ней с головой. Судя по

носилкам, это вызов к тяжелому больному. Что же они, вот так, со смехом, и к больному прибегут?

Чужая беда здесь – лишь работа, никого не трогает. Да и как она может трогать, если её здесь так

много? В Москве всего много: и бед, и радостей. Уж кто к чему приставлен. В одной сказке дурак

смеялся на похоронах и плакал на свадьбах. Здесь, наверное, каждый может так. В Москве

невольно чувствуешь себя инородным телом, соринкой. Хотя, казалось бы, здесь всё так

стабильно и вечно: люди склеены тут друг с другом разными правилами, постановлениями,

расписаниями, привычками, порядками, создавая тем самым такую мощную концентрацию

человеческого, такой сплав-магнит, который мгновенно перемагнитит и тебя под нечто общее.