Жизнь волшебника

цивилизацией мире. И сейчас, глядя в окно, он представляет свой Земной шар сплошным кипящим

муравейником, где люди живут друг над другом, прошивая воздух самолётами, прогрызая землю

норами метро.

Раньше, описывая смерть какого-нибудь крестьянина, писатель мог сообщить, что в момент

отлёта его души и ветер притих, и цветы поникли, и дерево уронило жухлый лист. . Но что до

смерти какого-нибудь москвича городскому ветру или деревьям в парке? Отлетит человеческое

дыхание среди этого жаркого индустриального мира, и ни один разноцветный огонёк не моргнёт.

Всё вокруг так же радостно переливается, а по телевизору начинается ночной выпуск

информационной программы «Время», рассказывающей о текущих событиях в мире, которому

этот человек и раньше-то едва ли был нужен. Но человеку уже не до новостей. Там, куда он уходит

– нет новостей. Всё, человече – отжил, отработал…

Хотя, в этот момент кто-то и родился. Жизнь, как говорится, продолжается. Правда, истинно-то

продолжается сама Жизнь и сама Природа. Жизнь и Природа – это колёса, в которых постоянно

меняются спицы. Колёса катятся на временных спицах. Печалит ли Жизнь и Природу краткость

людей? Конечно, нет. Печалит ли кого-то из нас отмирание старых клеток в своём организме?

Пожалуй, лишь радует, ведь старые клетки замещаются новыми. Отжившее для нас всё равно что

грязь, от которой следует освобождаться – трёшь пемзой пятки и тебе приятно от их чистоты. Так и

Жизнь, так и Природа. Как бы грубо это ни звучало, но старые люди для Жизни – это та же грязь,

которую она постоянно смывает. А мы говорим, что Жизнь любит нас, что Природа любит нас, что

Бог, как некая духовная субстанция Жизни и Природы, тоже любит нас. Вот такая печальная

абракадабра получается… Человечество велико – человек ничтожен. Человек – это лишь

вреоменная спица в большом колесе Жизни.

Да что там Жизнь, Природа или Бог! А каждого из нас, как крупинку Человечества, разве

печалит смерть других людей? Смотри: сегодня разбился самолет – погибло сто человек; завтра

затонул теплоход – утонуло двести пятьдесят; послезавтра землетрясение – погибло десять тысяч.

Но ведь сострадать-то мы умеем лишь одному человеку, да и то, если знаем его внутренний мир.

Неспособность нашей души сострадать множеству смертей сразу замыливает, заносит илом её

чувствительные поры. И потому мы таким трагедиям не сочувствуем, а лишь принимаем их как

отвлечённую информацию. Появись у тебя возможность видеть одновременно всех умирающих и

гибнущих, то этот поток был бы вроде гулкой реки, которая вливается в громадное жерло, куда

большее, чем жерло метро. Только работает это жуткое «метро» беспрерывно и лишь на вход.

Стой и смотри на поток обречённых: кто-то в нём мудро спокоен, кто-то не понимает ничего,

находясь на самом-то деле в самолёте, который взорвётся через несколько мгновений, кто-то

кричит и упирается. Сколько можно простоять, вглядываясь в лица людей, уходящих навсегда?

Наверное, это утомит уже часа через три. Ты, в конце концов, зевнёшь и отправишься обедать. Ну,

а что ещё? Твоя-то жизнь продолжается, тебе ещё не скоро сюда (по крайней мере, так кажется). И

если тебе будет горько от созерцания каждого лица, то у тебя не останется места для собственной

радости. Потому-то и бегут врачи к умирающему, смеясь над каким-нибудь глупым и случайным

анекдотом.

Роман стоит и удивляется сам себе. Весь сегодняшний день рядом с ним была прекрасная

девушка, а мысли его о чём?! И от чего? Может быть, от того, что все большие категории: смерть,

любовь, смысл жизни – находятся в единой системе. Одно без другого неполно.

А в общежитии спят не все. В соседней комнате даже магнитофон звучит: «Звёздочка моя

ясная, как ты от меня далека… Поздно мы с тобой поняли, что вдвоём вдвойне веселей даже

проплывать по небу, а не то, что жить на земле…» Песня эта нравилась всегда, а теперь, даже

сильно приглушённая стенкой, просто плавит душу. Да она же, оказывается, о нём и о Лизе.

Роман раздевается и ложится. Но сна снова нет. Лиза теперь постоянно где-то в нём. Даже в

этих грустных мыслях у окна она была рядом, словно думала в поддержку. И не потому ли эти

скорбные, по сути, мысли кажутся спокойными и даже светлыми… Неужели теперь она так и будет

рядом? Хорошо-то как!

Хорошо, если б любила и она. Разум говорит, что это желание глупо, а чувство просит ответного

нежного отклика. Уловить бы хоть какую-то искру Лизиной симпатии, а уж как раздуть её, он

сообразит. И лаской опутает, и случайной холодностью подразнит, и комплимент придумает, и чуть

обидит. Где-то и сам обидится, чтобы она шагнула навстречу. Он загадает Лизе столько загадок о

себе, что она никогда не отгадает их все. Он будет постоянно удивлять её и сам будто невзначай

станет удивляться ей. О чувствах же своих будет говорить очень скупо: так, чтобы ей самой

захотелось добиться его слов. Да знает он, знает, как раскачать женскую душу. В умении построить

любовь Роман не видит греха, ведь любовь – это такая ценность, которая окупает и оправдывает

любые пути и подступы к ней. Теперь он хочет не какой-нибудь там быстрой, мимолётной победы,