Жизнь волшебника

– Про Пьера Безухова и Андрея Болконского.

– Правда?! Я тоже. А почему?

481

– Это самые любимые мои образы во всей русской литературе.

– И что же, что ты написала?

– Ой, знаешь, – перебивает Лиза, – давай об этом в другой раз. Мне цветы надо купить. Вчера я

рассказывала тебе о бабушке. Так вот сегодня как раз годовщина её смерти. Ты не обижайся, но

сейчас я должна поехать на кладбище.

Вот и объяснение его чёрного наряда. Обижаться тут не на что, но и огорчения не скрыть.

– А мне можно с тобой?

Лиза молчит, раздумывая, словно что-то спрашивая у себя.

– А почему бы и нет? – отвечает, пожав плечами.

Ехать нужно на одно из окраинных московских кладбищ.

– Это кладбище недалеко от дома, где живёт тётя Зина, бабушкина дочь, моя тётя, – объясняет

Лиза по дороге. – Вообще-то хоронить на том кладбище уже не разрешают, но бабушка у нас была

знаменитой: партизанка и разведчица. У неё много орденов и медалей. И потому тёте удалось

выхлопотать это кладбище. Ну, и вообще ей хотелось занять место именно там.

– Как это занять?

– Так ведь теперь рядом с бабушкой можно хоронить и других родственников…

Самое потрясающее на этом кладбище – порядок. Асфальтированные дорожки, водопровод для

полива цветов, пронумерованные аллеи и ряды. Всё это кажется чем-то даже

противоестественным – настоящее поселение неживых.

– А это как понять? – спрашивает Роман, остановившись у плиты, на которой сразу шесть

фотографий, шесть имен, хотя места тут не более полутора квадратных метра. – Как они там

умещаются?

– Ты разве не знаешь? – удивляется Лиза, – Там ведь только урны с прахом. Бабушку тоже

кремировали…

Да уж, ничего не скажешь – очень компактно. Фантазия подсказывает даже такую картину:

кладбище – как уменьшенная проекция города с такими же названиями улиц, с подобьями домов-

могил, куда хоронят всех в соответствии с тем, где они жили. А впрочем, нет – так неправильно.

Умершие должны «расселяться» не согласно домам, где жили, а по своим родам и семьям.

Умерев, они становятся ближе друг к другу, чем при жизни. Тут тот же город, только в несколько

ином переложении. Этот город более духовен.

– А эти два свободных квадратика для тех, то ещё жив? – спрашивает Роман, хотя это понятно и

так. – Жутко, наверное, приходить им сюда и видеть эти свои квадратики.

– А что поделать? Всё в этом деле жутко. Но, пожалуй, самое жуткое – кремация. Как там всё

организовано и поставлено на поток! Бабушкины похороны были торжественные, и потому в

крематории дали минут десять для речей. В школе, рядом с которой жила бабушка, её именем был

назван пионерский отряд. Этих пионеров зачем-то привезли туда. Им было очень страшно.

Некоторые для смелости стояли и хихикали. А вот родным ничего говорить не полагалось. Хорошо

ещё, что дорога в крематорий была длинной, и я, сидя у гроба, успела наговориться с ней. Тётя

Зина попыталась причитать над гробом во время какой-то там минуты прощания, но у неё не

вышло. Точнее вышло, но как-то специально, фальшиво. А потом мы увидели, что гроб, как в

какую-то преисподнюю, опустился в нишу на полу. Музыка была, кажется, Бах. Бабушке это не

подходило, но ведь на всех покойников не угодишь, и поэтому музыка там одна.

– А что у вас считается днём похорон? День, когда кремируют, или когда прах привозят сюда?

– Я даже не знаю. Когда бабушку кремировали, места на кладбище ещё не было. Тётя Зина

пробила его только через четыре месяца. Лишь тогда она забрала урну из крематория и поместила

здесь. Мне она позвонила ещё через неделю и сообщила, где могила. Так что для меня

похоронами была кремация. Помню, я вернулась с неё даже какой-то просветлённой. Весь

мысленный разговор с бабушкой по дороге был для меня реальным. Я считала, что говорю с её

душой. Тогда мне показалось, что подсознательно я верю в Бога. Хотя подсознательно-то, кто в

него не верит?

– Ну что ж, – говорит Роман, пытаясь хоть как-то переварить эту информацию, – в язычестве

покойников тоже сжигали. Огонь считался священным. Люди надеялись, что он помогает перейти

на небо.

И смолкает, вспомнив родителей и огонь, который их унёс. Но с родителями всё иначе – они

ушли на небо не покойниками. И всё равно пусть им будет там сейчас легко…

В свою комнату Роман возвращается, когда его молодые товарищи уже спят. Находясь под

впечатлением сегодняшней поездки, он долго стоит у окна, глядя мимо высокого дома на ночную

Москву. Почти все окна уже потушены.

А ведь и сегодня, и даже в эти самые минуты, здесь кто-нибудь умирает. И вполне возможно,

что этот человек просит близких поднести его к окну, чтобы в последний раз взглянуть на мир, из

которого предстоит уйти. Всю свою жизнь он прожил в этом городе, и первое, что он увидел в ночь

своего рождения, были эти же ночные огни. И потом все свои дни от рождения до последней

сегодняшней ночи, куда бы он ни ехал: в гости с мамой, в ясли, в садик, в школу и больницу –

482

всюду были только люди, дома, асфальт. . Конечно, на уроках географии ему рассказывали, что на

планете есть пустыни, степи и горы, но он-то всё своё время прожил в этом пересыщенном