Жизнь взаймы у смерти

Лиза с удивлением отметила, что, похоже, Герман не обиделся, а как-то разом потерял к ней интерес. Она задумалась. Уже дважды, после разговора о Шурке, Герман легко с ней расстается, не интересуясь планами на следующий день. А потом вдруг звонит и приглашает на свидание. Почти сутки они не виделись, был от него лишь один звонок, поговорили все в том же ключе, попросил о свидании. Лиза как раз вышла из следственного комитета. Странное такое его поведение настораживало, но гадать о причинах было некогда, подъехала маршрутка. Усевшись на высокое заднее сиденье, она бросила взгляд на ту сторону шоссе. Машина Германа стояла на месте у павильона остановки, где тот ее высадил. Герман, стоя рядом, разговаривал по мобильному. «В принципе, ничего удивительного. Должен же он когда-то и делами заниматься!» – решила она, отворачиваясь от окна. Но неясное чувство, что говорит Герман с кем-то именно о ней, не покидало.

* * *

Пожилая женщина, ожидавшая транспорт внутри павильона, с любопытством выглянула наружу. Молодой красавец мужчина в элегантном сером плаще громко и возбужденно выговаривал собеседнику, держа телефон у самого уха. Все бы ничего, но говорил он по-немецки, что и вызвало ее удивление. «Когда бы еще при советской власти в нашем закрытом городе иностранцы вот так, свободно, могли бы разгуливать по улицам?» – высказалась она вслух, призывая к вниманию старушку, сидевшую на скамье рядом. «И не говори, дочка! Сталина на них нет, на фашистов проклятых!» – согласилась та.

Глава 25

Алена проснулась от звонка будильника, словно вынырнув из бездонной глубины, где масса воды давила всей своей тяжестью на тело и голову. Она застонала, массируя виски и пытаясь сфокусировать взгляд на люстре под потолком. Вставать не торопилась, дождавшись, пока та перестанет раскачиваться и пока ясно не будут видны все три плафона.

Она вспомнила, что они с Нелли вчера допили-таки бутылку «Хеннесси», периодически предлагая друг другу остановиться, пока не поздно. Так, со словами: «Давай, по последней!» и опустошили емкость.

Уходя, Нелли унесла пустую тару с собой, чтобы ни-ни, Лизка не обнаружила.

Коньяк пился пополам со слезами, у каждой нашлось, о чем поплакать, хотя раньше жалобилась на жизнь лишь Нелли, а Алена слушала ее, сочувствовала, но не понимала. Какая такая любовь могла быть у той к изменщику и подлецу Огорелову? Но Нелли вспоминала их молодыми, влюбленными друг в друга безумно, нищими студентами, рассказывала, как отбил ее будущий муж у старосты потока (сына завкафедрой, между прочим), увез в деревню к маме, где та отпаивала худую свою будущую невестку парным молоком. Как мазал ее, дуреху, густой сметаной, когда она, дорвавшись до летнего солнца, спалила кожу, свалилась с температурой сорок и не могла самостоятельно даже перевернуться с живота на бок. Огорелов целовал оголенные плечи, шею, лопатки, губы его были прохладными и влажными, отчего ей становилось легче. Уходила боль, он незаметно перекладывал ее на другую сторону двуспальной кровати. После того, как мама быстро меняла простыни, он бережно возвращал ее, Нелли, обратно.

Нелли свекровь свою обожала, даже после развода ухаживая за той до последнего дня. Почти месяц до смерти та жила у них с Шуркой, родной сын лишь привозил лекарства матери, да ставил уколы и системы.

Алена молодого Огорелова не знала и, слушая Нелли, могла лишь удивляться.