Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих

Итак, закончив названный образ, я тотчас же получил заказ на остальную часть трансепта, а именно на истории и на все то, что снизу доверху надлежало написать фреской, с тем чтобы я сделал это в ближайшее же лето, так как зимой было бы почти что невозможно писать фреской на этих альпийских высотах в окружении гор.

Пока что, вернувшись в Ареццо, я закончил образ для церкви Сан Рокко, написав на нем Богоматерь, шесть святых и Бога Отца, держащего в руках стрелы, которые изображают чуму и которые он ниспосылает на землю, в то время как св. Рох и другие святые молят его за народ. На стене — много фигур, написанных фреской, которые вместе с образом не хуже и не лучше того, что они есть на самом деле.

После этого брат Бартоломео Грациани, августинский монах монастыря в Монте Сан Совино, вызвал меня в Валь ди Капрезе, где заказал мне для главного алтаря церкви Сант Агостино этого монастыря большой образ маслом на дереве. Договорившись с ним, я отправился во Флоренцию повидать мессера Оттавиано. Пробыв там несколько дней, я с большим трудом добился того, чтобы не вернуться на службу при дворе, как тому этого хотелось. Все же я вышел победителем, приведя веские доводы, и решил, прежде чем за что-нибудь браться, поехать в Рим. Однако мне это не удалось, прежде чем я не написал для названного мессера Оттавиано копию с той картины, на которой Рафаэль Урбинский изобразил папу Льва, кардинала Джулио деи Медичи и кардинала де'Росси, так как герцог требовал оригинал, находившийся в то время у названного мессера Оттавиано. Эта копия, мною сделанная, находится ныне в доме наследников этого синьора, который, когда я уезжал в Рим, вручил мне вексель на сто скудо на имя Джовамбаттисты Пуччини, обязанного мне их выплатить при первом моем требовании, и сказал мне: «Пользуйся ими, чтобы обеспечить себе возможность учиться, а при случае сможешь их вернуть по желанию либо своими работами, либо наличными».

XI. Итак, приехав в Рим в феврале 1538 года, я провел там весь июнь, занимаясь совместно с моим подмастерьем Джовамбаттистой Кунджи из Борго рисованием всего того, что я не успел зарисовать за время моих прошлых приездов в Рим, в частности того, что было зарыто под землей в гротах. Из архитектуры или скульптуры я не оставил ничего, что я не зарисовал бы и не обмерил. Настолько, что я поистине могу утверждать, что рисунков за этот промежуток времени я сделал более трехсот, от которых впоследствии в течение долгих лет я получал и радость и пользу, пересматривая их и освежая в себе память о всех вещах, виденных мною в Риме.

А насколько эти труды и исследования пошли на пользу, видно по образу, который, вернувшись в Тоскану, я написал для монастыря в Монте Сан Совино, на котором в возможно лучшей манере я изобразил Успение Богоматери, внизу же кроме апостолов, обступивших гробницу, — св. Августина и св. Ромуальда.

XII. Отправившись после этого в Камальдоли согласно обещанию, данному мною тамошним отцам-пустынникам, я написал на другом образе в трансепте Рождество Христово, изобразив ночь, освещенную сиянием, исходящим от новорожденного младенца, окруженного несколькими пастухами, которые ему поклоняются. В ходе этой работы я упражнялся в передаче красками солнечных лучей и изображал фигуры и все прочие околичности этой картины с натуры и в определенном освещении, для того чтобы они получились как можно более правдоподобными. Затем, так как сияние это не могло проникнуть за пределы хижины, я над ней и вокруг нее ввел дополнительный свет, исходящий от сияния ангелов, поющих в небесах: «Слава в вышних Богу». Не говоря уже о том, что кое-где сами пастухи излучают свет, расхаживая с зажженными пучками соломы в руках, частично же свет излучают и луна, и звезда, и ангел, являющийся некоторым из пастухов. Что же касается хижины, то я выдумал смелое сочетание всяких древностей с обломками статуй и другими сходными вещами. Словом, я довел эту вещь до конца, положив на нее все свои силы и знания, и, хотя я рукой и кистью и не сравнялся с великим моим желанием и волей к достижению совершенства в своей работе, тем не менее живопись эта многим понравилась. Недаром мессер Фаусто Сабео, человек ученейший, бывший в то время хранителем папской библиотеки, написал, а после него написали и некоторые другие, много латинских стихов во славу этого произведения, побуждаемые, быть может, не столько его качеством, сколько расположением к моей особе. Как бы то ни было, если в нем и есть что-либо хорошее, то это было божьим даром.